Утром его нашли в петле. Жене его о похоронах не сообщали, отец слег. Катерине Семеновне пришлось брать дело мужа полностью в свои руки, она не позволила себе распускаться и долго страдать по сыну, оказавшемуся таким душевным слабаком, она полностью отдалась делам. Смотря на нее иногда, распоряжающуюся грузчиками и приказчиками, муж гадал, есть ли у нее вообще сердце, или может существовать организм, действующий и без этого органа. Ведь мало ли загадок бывает в биологии? Он потирал грудь и переводил взгляд на дочь, ведущую теперь все подсчеты. И молил, чтобы аномалия матери не передалась по наследству. Через год он с той же силой молил об обратном, но уже снова было поздно.
Хотя дочь и уверяла вернувшуюся мать, что у нее романтический запал угас, и все было мимолетным и несерьезным, как только внимание Катерины Семеновны безраздельно сосредоточилось на ней, любовь с работником скрывать удавалось не долго. Ну, тут хоть до женитьбы не дошло! Мать снова включилась в защиту семейных ценностей всеми силами, и тут же обнаружилась растрата, а после и немалая сумма денег и товаров по адресу, где проживал предмет дочерних вожделений. Завели дело. Дочь умоляла прекратить его, обещала и даже клялась, что забудет имя своего избранника, если мать сжалиться и отпустит его невредимым. Услышав привычное: «Надо было раньше думать. Теперь я назад не поворочу, а тебе больше веры нет!», дочь подозрительно успокоилась.
Состоялся суд, обнаружились свидетели, был вынесен приговор. Каторга. В пересыльную тюрьму собирали целый этап, поэтому еще месяца два страдалец пребывал в их городе. Накануне их высылки, мать не ложилась спать, опасаясь какой-нибудь выходки со стороны своей непутевой дочери. И она не ошиблась – всю ночь в комнате у той слышны были какие-то звуки и шорохи, но на стук матери она не отпирала. Ну, хоть жива, слышно как ходит взад-вперед. Нет, эта с характером, эта руки на себя не наложит! Наступило утро. Дочь вышла из своей комнаты, одетая тепло, укутанная в платок и с узлом в руках. На вопросы матери не отвечала, отодвинула ее плечом и вышла во двор. На крики Катерины Семеновны дворовым работникам задержать ее, только спокойно ответила:
– Мама, не позорь себя, – и вышла со двора.
Куда она отправится, было ясно каждому. Катерина Семеновна оделась и, взяв извозчика, поехала к воротам острога. Дочь она увидела сидящей в повозке, которая, пропустив вереницу каторжников, направилась вслед за ней. Они ехали рядом, борот о борт, и мать грозила дочери во всеуслышание всеми смертными карами, а та молча продолжала свой намеченный путь. У моста коляска Катерины Семеновны, по ее указанию, выехала вперед и перегородила дорогу. Она сошла и, подойдя ближе, ухватила дочь за рукав, твердя: «Выходи! Я все равно не пущу тебя никуда!» Кучер Раисиной повозки проявлял всяческие признаки недовольства и досады. «Давайте, барышня, сходите! Разберитесь между собой, а меня не путайте». Дочь полезла за пазуху, и, достав оттуда пухлую пачку бумажек, вынула несколько крупных денежек и отдала ему: «Сходи ты, я покупаю у тебя упряжку». Увидев, сколько дала девица, тот мухой слетел с козел, низко поклонился и был таков. Раиса пересела на его место: «Трогай! Но!» Мать ухватилась за удила и повисла на них. Дочь не смогла переехать мать и остановилась.