– Ну, вроде того, – выдохнул Андрей Григорьевич отчего-то с облегчением. – Как-то глупо, что ли… Я взрослый, современный человек. Стоят там эти бабульки! И я вдруг среди них, как… Неловко как-то, брат.
– Современный человек! – протяжно, как бы пробуя слова на вкус, почти пропел Рафаэль Николаевич. – Вот что я скажу тебе, современный человек. Не почти за назидание, почти за дружеское наблюдение. Ты ж уже раз на те грабли наступал, прости-господи, за сравнение? Чего ж тебе снова «неловко»? А потом разом отмаливать ловко будет? Там, в монастыре, целиком службы отстаивал, ловко было? Что тут-то по-другому? Это тебе или тем бабулькам надо? А? Верно! Каждому своё. Ты не думай, кто как на тебя глянет. Ты о душе своей думай, братец. Пришел, постоял. Сам к себе вернулся, да целенький и пошел дальше.
– Вот, когда ты так говоришь, брат, то все яснее ясного, – Полетаев оперся подбородком на рукоять трости. – А как сам, один останешься, то вот мысли разные… Сомнения…
– Ты руки каждый день моешь? – переходы в беседе Демьянова порой случались непредсказуемые, Андрей Григорьевич уже к этому привык и не удивлялся. – Моешь, спрашиваю? Без сомнений? А в баню ходишь? Раз в год, кода зачешется? А что так? Не часто ли, брат?
– Ну, не томи! – уже смеялся Полетаев. – Говори сразу, к чему ведешь.
– А к тому и веду, – положил доверительно руку на плечо приятелю Демьянов. – Почему к телу отношение более бережное, чем к душе должно быть у современного человека? Ей, душе, тоже надобно и помыться, и почиститься. Отведи ее раз в неделю в церковь, да ходи после, как знаешь. Неужто, так хлопотно?
– Да не хлопотно, конечно, – Полетаев смотрел теперь прямо в глаза приятелю. – Просто знаешь, временами кажется, что и так можно. Без этого.
– Можно, – легко согласился Рафаэль Николаевич. – А вот помнишь, как ты мне про трость свою говорил? Можно без нее? Можно! Да с ней равновесие легче держать. То-то брат.
***
Клим понимал, что полдороги они еще не проехали. Но понимал также, что и оттягивать расставание глупо. Первый раз они остановились на большой почтовой станции – там были гостевые дома, конюшни почти казарменные, бани, буфеты, ресторации, суета и много народу. Лошадей все равно пришлось ждать, дети растерялись, Стася капризничала. После перегона, Леврецкий решил сменить лошадей раньше положенного, заметив небольшую станцию всего в один домишко. Там переночевали. Кроме них из путников случился только спешащий вестовой, ему пришлось уступить одну из отдохнувших лошадей. С полудня зарядил дождь, но все равно решено было ехать. Клим видел, что он лишний, что уже начинает мешаться. Вышел из дому без вещей, когда все рассаживались, и сам сказал: