– Избави бог! – оскорбился я. – Он же совсем ребенок. Но чем-то еще парень может заработать на жизнь? Похоже, он голодает.
– Да, наверное.
– Может, не стоило его гнать? Хоть на ужин себе наработал бы.
– Позволишь одному – полезут другие. Я не собираюсь устраивать тут бордель. Он бы не одобрил.
– Кто? – не понял я.
Не ответив, Смут вернулся за стойку, сполоснул руки над раковиной и больше ко мне не подходил.
Мы с ним подружились с тех пор, как я зачастил в его бар. Он был лет на двадцать старше и выглядел устрашающе: бритая голова, повязка на глазу, хромой на левую ногу (ходил он с палкой). Однажды в пятницу мы с моей музейной приятельницей засиделись и Смут предложил мне заночевать в его квартире над баром. Мой отказ его почему-то ужасно расстроил, хотя я думал, он привык, что клиенты не всегда откликаются на его поползновения. На другой вечер я специально зашел в бар – проверить, как оно теперь будет, и Смут, к моей радости, вел себя так, словно ничего не случилось. Обычно я ужинал в одиночестве, но иногда он ко мне подсаживался выпить стаканчик, и вот в один из таких вечеров удивил меня признанием, что он ирландец.
– Ну, наполовину, – поправился Смут. – Родился-то я там. Но в двадцать лет уехал.
– У тебя никакого акцента.
– Уж я постарался от него избавиться. – Он нервно побарабанил по столу пальцами с обгрызенными ногтями.
– Из каких ты мест?
– Мы жили неподалеку от Баллинколлига. – Смут подпер языком щеку и заметно напрягся.
– Где это, в Керри?
– В Корке.
– Понятно. Я там не бывал.
– Не много потерял.
– Часто туда наведываешься?
Смут рассмеялся, словно я сморозил глупость, и покачал головой:
– Я не был в Ирландии тридцать пять лет, меня туда силком не затащишь. Жуткая страна. Ужасный народ. Кошмарные воспоминания.
– Однако ты открыл ирландский бар, – сказал я, слегка опешив от его злости.
– Потому что он приносит деньги. Это золотая жила, Сирил. Пусть я ненавижу Ирландию, я вовсе не против, чтоб денежки капали в кассу. И потом, бывает, лицо или голос какого-нибудь клиента… – Смут умолк и, прикрыв глаза, покачал головой с видом человека, душевные раны которого вряд ли когда зарубцуются.
– Лицо или голос – что? – прервал я затянувшееся молчание.
– Напомнят мне одного знакомого. – Он чуть улыбнулся, и я решил больше не лезть с вопросами. Там было что-то очень личное, куда постороннему хода нет. – Знаешь, я восхищаюсь такими, как ты, – сказал Смут. – Теми, кто уехал. А тех, кто остался, презираю. У туристов, что по пятницам прибывают первым рейсом «Аэр Лингус», одна задача – вусмерть нажраться и рвануть в квартал красных фонарей, хотя к тому времени они уже ни на что не годны. В воскресенье они улетают обратно, чтобы наутро похмельными отправиться на госслужбу, и пребывают в уверенности, что шлюхи, на прощанье чмокнувшие гостей в щечку, в диком восторге от их пятиминутного визита. Могу спорить, в Дом Анны Франк ирландские туристы не наведываются.