– Джордж меня встретил, но потом глянул в зеркало и убежал к себе привести в порядок брови. Один я туда идти не хочу. – Он кивнул на столовую, откуда доносились голоса остальных членов семейства.
– Зря боишься. Они добрые. Не кусаются.
– Я знаю, мы уже встречались. Но одному как-то неловко.
– Ну давай подождем вдвоем.
– Не утруждайтесь.
– Пустяки. Ты нарядный.
– Спасибо. Новый костюм.
– У Джорджа тоже.
– Я знаю. Вместе покупали. Выбирали разного фасона и цвета. Чтоб не выглядеть близнецами Джедвардами[72].
– Хочешь верь, хочешь нет, но я знаю, кто они такие, – усмехнулся я. – Невзирая на мой преклонный возраст.
– Вы рады нынешнему событию?
– Все меня об этом спрашивают.
– Грандиозный день.
– Да. Если честно, не думал, что его дождусь.
– Однако он настал.
– И впрямь.
Мы помолчали.
– Правда, что Мод Эвери – ваша мать? – оживился Маркус. – В смысле, вторая мать.
– Правда.
– В школе мы ее проходим. Мне очень нравятся ее книги.
– Видишь ту комнату? – Я показал дверь на третьем этаже, видневшуюся сквозь лестничные балясины. – Вот там она их написала.
– Не все. – Мод вышла из гостиной и, привалившись к стене, закурила сигарету.
– Разве?
– До твоего появления у нас я писала на первом этаже. Естественно, когда Чарльз уходил на службу. Здесь светлее. И отсюда проще гонять из сквера чужаков.
– Вы их терпеть не могли, – сказал я.
– Нечего им там делать. Это частная собственность.
– Вообще-то, нет.
– Частная. Хватит пререкаться, Сирил. Это ужасно изводит.
– Виноват.
– Так вот, когда появился ты, я перебралась наверх. Мне требовался простор. И уединение. Оказалось, там пишется лучше. В том кабинете я сочинила свои самые удачные романы.
– Вы знаете, что вы на посудном полотенце? – спросил я.
– Слыхала. – Мод закатила глаза. – Какая мерзость. Подумать только, моим лицом протирают плохо вымытые кофейные чашки. Кому взбрело считать это наградой?
– Это бессмертие, – сказал я. – Разве не этого жаждет всякий писатель? Чтобы его читали и после его смерти.
– Да некоторых и при жизни не читают.
– Ваши книги продолжают жить. Вас это не радует?
– Ничуть. Какой смысл? Надо было последовать примеру Кафки. Велеть после моей смерти все сжечь.
– Теперь открыт его музей.
– Да, он говорил, что ему это ужасно противно. Хотя, может, и лукавит. Все оплакивает Чехословакию.
– Ныне это Чешская Республика.
– Не придирайся к словам, Сирил. Отвратительная черта.
– Даже не верится, что вы дружите с Кафкой, – сказал я.
Мод пожала плечами:
– Дружим – это, наверное, перебор. Лучше сказать – приятельствуем. Ты знаешь, Эмили Дикинсон тоже здесь. Все кропает стишки о жизни. Смехота! И настырно просит, чтоб я их прочла. Я, конечно, отказываюсь. И вообще дни тут очень длинные.