Генри придерживает на лице вежливость и учтивость, хотя щеки подрагивают в плохо сдерживаемой улыбке.
– Мистер Атлас?
Теодор хмыкает, карие глаза впиваются в прямую, как доска, спину Стрэйдланда.
– Я…
Позади открываются и хлопают двери, чьи-то торопливые шаги приближаются к Теодору со спины, и, обдав его легким ароматом, – смесью пиона и мяты, – мимо проносится девушка.
– Ох, простите! – Звонкий голос сечет его по ушам, так что он застывает, будто врастая ногами в пол. – Прошу прощения, но там…
– Клеменс! – тревожно восклицает Генри.
Клеменс.
Клеменс.
Клеменс.
Имя впивается в Теодора сотнями стрел, усталое сердце застывает и ширится в грудной клетке, мешая вдохнуть. Это не может быть правдой.
Он смотрит в спину вошедшей женщины. Она оборачивается, чтобы мимолетно извиниться за неудобства.
На Теодора глядят зеленые глаза в обрамлении густых темных ресниц.
Мир под его ногами раскалывается на части, пол дрожит и трескается, рушится все, на чем держалось его мироздание.
Клеменс.
2. Ирландский виски со льдом
Ее тонкие губы приоткрываются и складываются буквой «О».
– Простите, что задела вас, – говорит она и снова отворачивается.
– Клеменс, – повторяет Генри. – Ты мешаешь торгам.
– Кое-что случилось в подсобке, у нас небольшой пожар.
Ее высокий голос раздражает. Дыхание перехватывает, дышать становится невыносимо: запах мяты и чего-то тонкого, едва уловимого – он как яд. Теодора мутит.
– Мне не хотелось тревожить почтенных господ, но, боюсь, у нас нет выбора, пап!
Вокруг Теодора растекается сердитое море голосов – тихих, но ворчливых, недовольных. Ему вдруг кажется, что он нырнул в морской прибой, и волны вот-вот кинут его, беспомощного, на острые выступы скал. На одну скалу. На девицу, решившую, что ей все дозволено.
– Клеменс, сейчас не время для твоих шуток. – Голос Карлайла словно впивается Теодору в самую грудь. Ему нужно выйти отсюда. Сейчас же. Сию минуту.
– Теодор? – Бен взволнованно смотрит на своего спутника, но Атлас не слышит. Он разворачивается и уходит, пересекает зал, направляясь к дверям так быстро, как только может. Уйти, сбежать от этого голоса, от этого имени, которого здесь быть не должно – не в этом времени, не в этом месте.
Клеменс. Клеменс.
Даже отзвук его – отрава. Оно звенит в ушах, пока Теодор пересекает пустующий банкетный зал, распахивает двустворчатые двери и идет через вестибюль к выходу. Мимо Ханта, Милле, Берн-Джонса и Морриса, чьи полотна – их точные списки с оригиналов, а не сами оригиналы, – украшают этот вечер в честь аукциона «Леди из Шалотт». Мимо обескураженного юноши-официанта и заблудившегося гостя в потрепанном пиджаке явно с чужого плеча. Теодор не может бежать – и хочет сорваться и унести свое тело и мысли из ставшей вдруг душной галереи, в которой сам воздух дрожит, как невольно потревоженная гладь полузабытого озера.