– Ты прав, – сказала Нарунну Тира, взглянув на реку, гладь которой разрезал теплоход-ресторан.
– Насчет чего?
– Насчет тесной взаимосвязи неволи и освобождения… – Тира проводила взглядом стаю птиц, пролетавших над слиянием трех рек, направляясь на юг. Если они полетят дальше, пересекая изгиб Меконга по прямой, то достигнут Ник Лоунга. – Правительство, втянувшее нас в полномасштабную войну, дало свободу многим камбоджийцам.
– Не американцы создали красных кхмеров, – возразил Нарунн. – Мы не можем снять с себя ответственность за это насилие, за это безумие – оно чисто наше.
– Пусть так. Возможно, рано или поздно наш народ все равно бы пострадал…
– Но ты хочешь сказать, что американские бомбардировки приблизили наши страдания?
Тира кивнула, затем покачала головой, затрудняясь выразить противоречивые чувства.
– Когда я оглядываюсь на мою жизнь, то страшно жалею, что родилась во времена чудовищных страданий. Я хочу кого-нибудь обвинить, но не знаю кого. Но тут же в голову приходит мысль, что мне сказочно повезло – я не только выжила, но и уехала подальше от всего этого… Иногда кажется, что я бы отсюда не вырвалась без участия Америки в войне… Эта мысль и утешает, и кажется неправильной, но я цепляюсь за нее, когда подступает отчаяние… Я знаю, это бессмысленно, но гнев… только топит, затягивает глубже. Поэтому я испытываю благодарность, потому что порой это единственная линия жизни… Единственно возможный способ выжить.
Они долго сидели молча. Голова девушки покоилась на плече Нарунна, а он зарылся лицом в ее волосы. Тира чувствовала, как он мягко целует ее, вдыхая ее запах, вбирая ее всю через волнистые пряди.
– Когда-нибудь дойдет очередь и до речного теплоходика, – прошептал он, – но сейчас я хочу отвести тебя в особое место.
После показавшегося бесконечным перехода по воде и суше Тунь оказался в лесном лагере – небольшой вырубке в густом тиковом лесу, целиком затененной кронами мощных деревьев. Казалось, он очутился в древнем мире – именно такой была природа много столетий назад, и Туню пришлось напомнить себе, что по-прежнему идет 1973 год.
Стояло прекрасное августовское утро – солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, превращал в драгоценные камни капли дождя, оставшиеся с рассвета. Территорию лагеря усеивали огоньки костров, и над каждым во влажной духоте поднимался дымок. На ветвях тесно висели гамаки под большими полотнищами армейского брезента, походившего на крылья огромных летучих мышей, решивших отдохнуть. Слева от Туня параллельно лагерю бежал ручей с водой прозрачной, как стекло, – можно было видеть камни на дне и голубовато-серые холмики гальки. Молодой солдатик, одетый в черное, присев у кромки воды, пил из горсти, пристроив автомат между животом и коленями. Другой, опустив голову, стоял на коленях на мостках, сооруженных из срубленных молодых тиков, и глядел на свое отражение между круглых листьев кувшинок. Одинокий темно-розовый цветок казался почти красным на фоне черной формы и темной зелени окружающего леса.