Мама изумлённо моргает, глядя на это представление. Бабушка улыбается и жестом отсылает явившегося с бархатной коробкой Рауля. А я, когда у меня в ушах начинает звенеть, досадливо говорю — выкрикиваю (иначе меня просто не слышно):
— Хорошо, хорошо, ты прощён! Но это в последний раз! И пойдём уже спать, я устала.
Туан умолкает — и уже молча дрожащими руками хватается за мой локоть… И улыбается. Робко и с надеждой. Как…
Не думать!
Я морщусь, отворачиваюсь и тянусь к ручке двери. Туан опережает — сама предупредительность — распахивает дверь, ещё и склоняется в грациозном поклоне.
— Прошу вас, моя госпожа!
— То-то же, — усмехаюсь я и важно выплываю в укутанный сумерками сад.
— Видишь, вот так с ними и надо, — говорит бабушка, прежде чем дверь закрывается. — Твоя Виола наконец-то стала понимать, как правильно себя держать с мальчиками.
— Мама…
А по-моему, бабушка права. Туан весь вечер ведёт себя, как и должен — всё мне позволяет. И улыбается при этом, счастливо и радостно. Я заставляю его рассказывать мне сказку, спеть песню, сыграть со мной в шахматы (правда, устаю на половине партии и бросаю), потом требую примерить мой венок, помочь мне переодеться, принести мне шоколадные конфеты, накормить ими меня с руки…
Туан похож на испуганную собачку, которая скачет перед хозяйкой и виляет хвостом. Но я решаю — пусть так, искренность потом прибавится. Чем-нибудь ещё припугну. А пока…
— Ну ладно, ты снова мне нравишься, — объявляю я, когда запыхавшийся Туан выгоняет из спальни последнего виспа и приносит мне медовый напиток в постель. — Но учти, заставишь меня скучать ещё раз…
— Ни за что, моя принцесса! — жарко выдыхает Туан. — Я всё понял, осознал и исправился! — и тут же, заливаясь краской, шепчет: — Могу я… Позволено ли мне будет… Вас поцеловать?
Не могу я на него долго дуться! Тем более, я, оказывается, люблю поцелуи.
— Ну хорошо, — улыбаюсь. — Целуй.
Правда, меня удивляет, зачем Туан сначала отворачивается — впрочем, ненадолго — и только потом осторожно приникает ко мне, находит мои губы. Я с готовностью отвечаю — и чуть не задыхаюсь от неожиданности: мне в рот льётся кислая, как рассол, жидкость, которую я непроизвольно проглатываю и тут же, отстраняясь, заношу руку для пощёчины.
— Это что ещё за…
Слабость наваливается мгновенно. Я ещё успеваю разглядеть, как зелёные глаза внимательно наблюдают за мной, словно мысленно сравнивают с картинкой в учебнике по зельеварению…
Потом сил смотреть больше не остаётся, и я проваливаюсь в ватный, тяжёлый сон. Последнее ощущение — дрожащий пушистый Томми-кролик, которого я до этого кормила морковкой и яблоками, а он пугливо прижимал уши и с опаской косился на Туана. Теперь жмётся ко мне, к моей шее.