Если его спасут, то он сможет присоединиться к безопасной и счастливой массе пассажиров, а нет — тогда погибнет под громадными грохочущими колесами. В следующее мгновение он увидел себя лежащим на шпалах, съежившегося между рельсами и ожидающего того момента, когда пыхтящий локомотив сокрушит его своей немыслимой, убийственной массой.
Однако состав неожиданно заскрежетал проржавевшим, старомодным стальным скотосбрасывателем и остановился в нескольких ярдах от его лица. Все огни тотчас погасли, а сам он резко вскочил на ноги и побежал вдоль темных вагонов, колотя во все двери и крича: «Помогите! Впустите меня! Пожалуйста, пожалуйста, ради Бога, впустите меня!» В ответ не послышалось ни звука — разве что доносились глухие, монотонные шлепки подтекающего масла, едва различимое шипение вырывающегося наружу пара, да ехидное, злобное похохатывание клапанов.
И снова этот неумолимый, странно-ритмичный топот когтистых лап: Луб-ДУП! Луб-ДУБ! Прекратив свои тщетные мольбы, он снова сорвался с места и уже не глядел на поезд, который, словно по дразнящей иронии судьбы, вспыхнул всеми своими огнями и вновь устремился вперед — в мир безопасности и света.
Где-то в глубине его сознания зловещий голос повторял бессмысленную фразу, которая эхом вторила топоту ног Барабанщика: «Систола! Диастола! Систола! Диастола!» Неведомый голос презрительно насмехался над ним, пока спящий человек летел вперед, следуя непостижимым даже ему самому курсом.
Он уже почти выхолостил все скудные запасы своих сил, и в этот момент, как, впрочем, и всегда, впереди показались знакомые огни родного дома, радостные и дружелюбные — там его поджидало спасительное убежище надежных каменных стен.
Он вскарабкался по ступеням крыльца, чувствуя на спине разгоряченное хриплое дыхание преследовавшего его попятам Барабанщика. Мохнатая когтистая лапа скользнула по его обнаженной шее, разрывая воротник рубахи, и от этого внезапного прикосновения он почувствовал, как сердце вновь переполняется ощущением дикой, леденящей паники. Но вот дверь захлопнулась, отсекая путь его грозному преследователю, и он побрел по длинному, темному коридору к своей спальне. Вот закрылась очередная тяжелая дверь, щелкнула задвижка, и он, сотрясаясь от раздиравших грудь отчаянных рыданий, рухнул на кровать, застыв в неподвижной позе.
Еще никогда враг не подбирался к нему столь близко, и пока он лежал, тихо вздрагивая от обессиленного плача и едва различимых, бессвязных фраз благодарности и признательности судьбе, в приближающемся рассвете чудесного утра постепенно стали проступать то четче вырисовывавшиеся, то снова расплывавшиеся очертания знакомых предметов. Вся его одежда промокла от пота; сердце нестройно подрагивало, но снаружи, из сада, доносилось все более громкое чириканье вьюрков, хотя теперь он уже не спал — и был в безопасности.