– Иранцы и турки раздирают нашу страну на части, – заговорила Нино истинами гимназии Святой Тамары. – Шах разрушил Восток, а султан – Запад. Столько грузинок превратили в наложниц в гаремах! Русские тоже не по собственной воле оказались здесь. Это мы попросили их приехать. Грузинский царь Георгий Двенадцатый добровольно сдался царю. «Мы берем на себя оборону Грузинского царства не для того, чтобы увеличить нашу, и без того огромную, империю…» Разве вы не слышали этих слов?..
Конечно же да. Эти слова из манифеста столетней давности, изданного Александром I, нам вдалбливали в гимназии на протяжении восьми лет. «Не для того, чтобы увеличить нашу, и без того огромную, империю, мы берем на себя…» Слова выбиты в бронзе на центральной улице Тифлиса. Нино не так уж не права. Восточные гаремы в то время были заполнены наложницами-христианками, а улицы кавказских городов – телами убитых христиан. Конечно же, я мог сказать: «Я мусульманин, а вы – христиане. Аллах сделал вас нашей жертвой». Но я молчал в ожидании ответа Нахараряна.
– Видите ли, княжна, – сказал он, – человек, мыслящий как политик, должен иногда находить в себе мужество и вести себя непорядочно и даже несправедливо. Я признаю, что русские принесли нам мир. Но нам, кавказцам, теперь нужно сохранить этот мир без их помощи. Они делают вид, что все еще должны защищать нас друг от друга. Поэтому-то сюда и направлены русские войска, русские чиновники и губернаторы. Но, княжна, посудите сами: вам ли опасаться меня? Или, может, мне следует опасаться Али-хана? Не мы ли сидели мирно у родника Печапюр? Несомненно, времена, когда кавказцы считали Иран своим врагом, остались позади. Враг переместился на север, и этот самый враг старается внушить нам, что мы – дети, которых нужно оберегать друг от друга. Но мы уже не дети, мы давно выросли из этого возраста.
– Значит, вы по этой причине не хотите идти воевать? – поинтересовалась Нино.
Нахарарян был изрядно пьян.
– Нет, не только поэтому, – сказал он. – Я ленив и привык к комфорту. Я злюсь на русских за то, что они захватили армянские церкви, и потом, лучше все-таки сидеть здесь, чем в траншеях. Моя семья уже достигла славы. А я гедонист.
– Я думаю иначе, – произнес я. – Я не гедонист и люблю воевать.
– Ты молод, друг мой, – сказал Нахарарян и снова поднял свой бокал.
Он долго еще говорил и, возможно, довольно умно высказывался. Когда мы поднялись из-за стола, Нино была почти уверена в его правоте. Мы сели в автомобиль Нахараряна.
– Этот прекрасный город, – продолжал он в машине, – является вратами в Европу. Не будь Россия такой реакционной, мы бы давно уже были европейской страной.