Он не закончил фразу, а может, я просто не расслышал конца. В комнату ворвался Мухаммед Гейдар и сообщил:
– Кони готовы.
Мы выбежали на плац. При свете луны кони тихо ржали, перебирая ногами.
– Сюда, – произнес Мухаммед Гейдар.
Взглянув на коня, я остановился как вкопанный. Передо мной стояло гнедое карабахское чудо – конь командира полка Меликова, один из двенадцати гнедых во всем мире. Мухаммед Гейдар был мрачен:
– Комадир с ума сойдет. Только он имеет право садиться на этого скакуна. Он быстр, как ветер. Не жалей его. Ты успеешь поймать их. Я вскочил в седло, слегка коснувшись коня хлыстом. Гнедой взвился на дыбы и одним огромным прыжком вынес меня с плаца. Мы поскакали вдоль моря. Весь кипя от негодования, я хлестал коня что есть мочи. Мимо нас проносились мазанки, из-под конских копыт вылетали искры. Ярость моя закипала все больше и больше. Я натянул повод, конь взвился на дыбы и помчался еще быстрее. Наконец мазанки остались позади. Лунный свет освещал поля и дорогу в Мардакян. Ночной ветерок слегка остудил мой гнев. По обе стороны дороги тянулись бахчи с огромными, как глыбы золота, дынями. Конь мчался во весь опор. Я наклонился и приник к золотой гриве.
Значит, вот как все обернулось! Я вполне четко представил себе картину… Слышал каждое произнесенное ими слово. Вдруг мне стало все понятно: Энвер-паша воевал в Малой Азии. Царский трон находился под угрозой, а в армии великого князя были армянские батальоны. Если фронт будет прорван, османская армия хлынет в Армению, Карабах и Баку. Нахарарян предвидел последствия и поэтому переправил все золотые слитки, тяжелое армянское золото, в Швецию. Вот он, конец братской дружбы между кавказскими народами. Я представлял их обоих в ложе театра:
– Княжна, между Востоком и Западом нет моста, нет даже и моста любви.
Нино не отвечает, а только внимает ему.
– Нам, которым угрожает османский меч, следует объединиться. Мы – посланцы Европы в Азии. Я люблю вас, княжна. Мы должны быть вместе. Жизнь будет такой легкой и простой в Стокгольме. Там есть и Европа, и Запад.
И затем я довольно отчетливо вновь услышал его голос:
– В этой стране не останется камня на камне.
И в заключение:
– Вам, Нино, самой решать, с кем быть. После войны мы переедем в Лондон и будем представлены двору. Европейцы – сами кузнецы своей судьбы. Я очень уважаю Али-хана. Но он варвар и вечный раб степи.
Я ударил коня хлыстом и взвыл. Так заунывно воет степной волк при виде луны. Ночной мрак превращается в один сплошной вой. Я еще больше наклоняюсь вперед. В горле саднит. Почему я вою на этой залитой лунным светом мардакянской дороге? Мне не следует растрачивать свою ярость. По лицу бьет ветер. Вот почему в глазах стоят слезы. Я не плачу – не плачу, даже вдруг узнав, что между Востоком и Западом не существует моста и нет даже моста любви. Грузинские глаза смеются и сияют! Да, я всего лишь серый волк, степной тюркский волк. Как же все удачно запланировано… «Мы поженимся в Москве и отправимся в Швецию». Отель в Стокгольме, теплый и чистый номер с белыми простынями. Вилла в Лондоне. Вилла?! Я касаюсь лицом кожи гнедого и впиваюсь зубами в его шею. Во рту солоноватый привкус крови. Вилла? У Нахараряна, как у всех бакинских богачей, есть вилла в Мардакяне. Мраморный дом, стоящий у моря и утопающий в саду из фруктовых деревьев. Как быстро передвигается автомобиль и как резво скачет карабахский конь? Я знаю, где находится вилла. Там есть широкая кровать из красного дерева. С белыми, как в стокгольмском отеле, простынями. Он не станет всю ночь философствовать. Он займется… конечно же. Я вижу перед собой кровать и грузинские глаза, в которых отражается вожделение и страх. Я еще сильнее впиваюсь зубами в коня. Чудо-конь, мчи меня во весь опор. Скорей, скорей! Попридержи свою ярость, Али-хан, пока не настигнешь их. Дорога в Мардакян очень узка. Вдруг на меня накатывает смех. Как хорошо, что мы находимся в Азии, в дикой, реакционной Азии! Наши ухабистые дороги не предусмотрены для западных автомобилей, их могут одолеть лишь карабахские скакуны. Как быстро может ехать по ним автомобиль и как резво может скакать карабахский гнедой? Дынные ряды вдоль дороги были обращены ко мне. «Очень плохие дороги, – как будто говорили они, – не для английских автомобилей. Лишь для всадников на карабахских гнедых».