А в земле зарыто сорок душ.
Ты один целехонек остался,
А оглох — беда невелика:
Что тут слушать?
А язык отнялся,
Так ведь можно выть без языка.
Глянул лекарь: знать, мозги отшибло
Покрутил перстом — ума лишен.
Понял узник, и за ту ошибку
Мертвой хваткой уцепился он.
Днем блажным прикидывался, воя,
А ночами долгими тайком
Все ходы выискивал на волю
Между стен, решеток и замков.
Спохватились — будто канул в воду,
Приписали к мертвым — пронесло.
И беглец прорвался на свободу
Всем цепям и каторгам назло.
Звонницы ко всенощной гудели,
И, туманя каторжный рассвет,
Жалостные вешние метели
По тайге забеливали след.
Смутно помнил светопреставленье,
Крики, гром, товарищей тела…
Принимал он смерть, как избавленье,
Да она его не приняла.
Что же раньше? Что же раньше было?
Как зовут? Откуда? Кто таков?..
Все, что было, словно отрубило.
Есть клеймо да язвы от оков,
Да еще никак не скажет память
(Все-то в ней заулочки глухи),
Где, когда печать поставил Каин,
За какие смертные грехи?
Майский день багульником румянит,
Горицветом сопки золотит.
Человек в ручей весенний глянет
И слезою воду замутит:
Эту ссыльно-каторжную мету
Не отмыть, не выжечь, не сорвать,
На лице таскать по белу свету,
Башлыком да теменью скрывать.
Он, своей преследуемый тенью,
На закат бежал, как на пожар,
Гнезда шарил да копал коренья,
Спал в берлогах и опять бежал.
Днем июньским, ночью воробьиной
И тепло, и сытый зверь не лют,
Поспевает ягода-малина,
Поселенки хлебца подают.
Вот и небо, как худое сито,
Но земля осенняя щедра,
И накормит к вечеру досыта,
И соломку стелет до утра.
Не считал он долгих дней побега,
Зверем жил, таился и молчал,
Все молчал — от снега и до снега,
А к зазимку вовсе одичал.
И едва распутались дороги
По степи, обструганной, как стол,
Вновь отрогов грозные остроги
Возвели еловый частокол.
Нет конца и края белотропу,
Огоньком не светит отчий дом,
Заслонила Азия Европу
Неприступным каменным щитом.
А на рыжем глинистом отвесе,
Кров надежный путнику суля,
Упирая темя в поднебесье,
Круглый зев разинула земля.
В ту пещеру, что далекий пращур
Обживал впервые по-людски,
Человек вскарабкался, как ящер,
Обдирая кожу на куски.
Тот светлел умом от первой речи,
Ладил стрелы, разводил очаг,
Этот все утратил человечье —
Слово и свет разума в очах.
И в ночи, не доверяя звездам
И кося глаза на лунный лик,
Он лицо, заросшее коростой,
Торопливо прятал под башлык.