— Ох, не хотел бы я жить в вашем королевстве!
— Это ты напрасно. Ты бы меня еще как любил! Когда все разрешено, тогда на любовь не рассчитывай. Ты; посмотри на детей: кто из них больше любит родителей? Тот, кто был в строгости воспитан.
Чего-чего, а строгости в его королевстве хватало. За переход улицы в неположенном месте полагалось строжайшее запрещение переходить улицы вообще, за присвоение королевского пятака — конфискация всего впоследствии нажитого имущества. И все равно подданные переходили улицы в неположенных местах, а воровали так, что даже из нашего двора стали пропадать вещи.
Жила еще у нас во дворе соседка Сусанна Аркадьевна. Она была даже старше Елены Михайловны, ей было уже за сорок. Но она никогда не была замужем и никогда не знала любви. Такая у нее была внешность, да и характер трудный, неуживчивый.
— Вы не правы, Елена Михайловна, любовь есть, — говорила Сусанна Аркадьевна.
— Откуда вам это известно?
— Мне известно, мне очень даже известно.
— Но откуда?
— Просто живу на свете, присматриваюсь. Я ведь старше вас, поэтому больше успела присмотреться.
— Вот эту женщину я бы полюбил! — говорил король, отведя меня в сторону. — Она умеет любить, не то что мои подданные.
Между тем Сусанна Аркадьевна продолжала:
— И вы утверждаете, Елена Михайловна, что не любите своего Никанора Кузьмича?
— Не люблю, конечно.
— Не любите?
— Не люблю.
И тут Сусанна Аркадьевна привела сокрушительный аргумент:
— А чего ж вы тогда с ним в кино ходите?
Сама она ходила в кино с подругами, но часто представляла, как бы она ходила с любимым человеком.
Елена Михайловна рассмеялась:
— А куда ж его девать? Дома оставлять, что ли? Так он не хочет дома сидеть, тоже в кино просится.
Сусанна Аркадьевна не нашла что на это ответить, и все же она не отступала. Она верила в любовь. Пусть она и не видела в своей жизни любви, но она в нее верила. Если на то пошло, Джордано Бруно тоже не видел, как Земля вращается вокруг Солнца.
С каким наслаждением она бы сгорела на костре за любовь!
Но об этом никто не догадывался, кроме, конечно, моего короля, который в связи с этим решил костры не запрещать, иначе за любовь сгорать будет просто не на чем. Примуса запретить, но костры оставить, поскольку не примуса, а костры утверждают идею любви.
Хотя в его собственном королевстве идея эта не находила особого подтверждения. И король все чаще жаловался, когда мы оставались наедине:
— Вот такие дела: разочаровался я в своем народе. Уж, казалось, такие преграды поставил — ну, должны, должны они меня полюбить. А они не любят. То есть любят, но недостаточно. И даже как будто меньше, чем раньше любили.