Он хватает меня за руку.
– Фил, какая разница, люблю я тебя или нет? Мне неважно. Ты нужен мне, ты мне нравишься. У нас общие интересы, мы тратим друг на друга массу времени, мы с тобой спим, и нам это нравится.
Я замираю и освобождаюсь от его хватки.
– Я хочу другого.
– Например? Ну, я слушаю.
– Например, чтобы ты мне верил.
– Я тебе верю.
– Как будто я не вижу! Ты постоянно говоришь о себе, да – но ничего при этом о себе настоящем не рассказываешь. Я не имею понятия о чем ты думаешь, что в тебе происходит, – я вообще ни о чем, что касается тебя, не имею понятия, на самом-то деле.
– А ничего и не происходит.
– Правда? А ты уже пытался Кэт это объяснить? В отличие от меня, она не захочет смириться с тем, что ты только за одним к ней приходишь. Равно как и с тем, что ей придется тебя со мной делить, – поверь, уж этого она точно делать не станет. Рано или поздно тебе придется выбирать.
Николас качает головой.
– Вы оба мне нравитесь, каждый по-своему. Не собираюсь делать никакого выбора.
– Зато я собираюсь. Если не сможешь ты – придется сделать это самому.
Я снова отворачиваюсь и иду дальше. Бегущая справа изгородь расступается, и за ней открывается небольшой луг, по краям обрамленный плотно стоящими плодовыми деревьями. Часть из них летом срубили, и на другом конце сложены в горку поленья. То, что дальше я иду один, мне становится ясно, только когда замечаю, что не слышу звука его шагов рядом. Я оборачиваюсь. Он остановился в трех метрах от меня, одинокий остров среди белой пустоты, и сейчас медленно подходит ближе, с такой опаской, будто боится, что снег поглотит его, словно зыбучие пески.
– Что ты имеешь в виду?..
– Николас, я хочу чувствовать, что я для тебя существую. Неужели это так сложно понять? Я не могу быть с человеком, который считает, что я ему нужен, но при этом готов бросить меня в любую минуту. Я не заслуживаю такой жалкой участи.
– И что ты намерен делать?
– Уйти. Просто уйти.
Он замирает. И вот – на мгновение его панцирь трескается: это видно по его взгляду, трепещущему, как вспугнутая, всполошенная птица. Его страх захлестывает меня – с такой силой, что кажется, я сейчас упаду. Всякий раз неподвижное и сдержанное, но такое прекрасное лицо за считанные секунды успевает сотню раз сменить свое выражение, как будто невидимая рука позабытого греческого драматурга срывает с него маски, одну за другой: маску страха, беспомощного отчаяния, ребяческого изумления, пылающей ненависти.
– Нет, – говорит он.
И все становится как прежде. Он снова держит свои эмоции в узде; спокойное, гладкое лицо не выражает никаких чувств. Чем бы ни было то, что так резко всплыло на поверхность, – оно снова кануло в глубокий омут его души. Но мое сердце, уйдя в пятки, вернулось и забилось сильнее, я хотел бы взять свои слова обратно, ведь все изменилось – я подхожу к нему и протягиваю руку: