— Тебе придется сидеть так довольно долго, — предупреждаю я, и Ма’ну молча кивает. Уверена, его это совершенно не беспокоит.
Я люблю рисовать. Всегда любила и всегда хотела стать художницей. А после того случая это оказалось моим единственным спасением, благодаря которому я не погрязла в депрессии окончательно. Пытаюсь выбросить из головы слова Шэ’ара, которые он сказал в больнице. Я провела там несколько дней, не приходя в сознание, и он, по словам сестер, все время был там. Конечно, они не могли знать, что между нами давным-давно ничего нет, а этот мерзавец наплел им целую историю о нашем тайном романе. А в придачу к нему — басню о моем нервном истощении, от которого он меня якобы спас. Конечно, с оглядкой на мой прошлый замкнутый и нелюдимый образ жизни его слова прозвучали убедительно. Шэ’ар знал мою жизнь даже лучше, чем знала ее я. И это пугало.
«Скажешь журналистам, что произошло на самом деле — и я всем покажу те самые снимки, — сказал он в тот день. — Человека, Рора, всегда можно купить, а особенно легко купить агента, который остался без хлебного клиента».
Так я узнала, что миром правят деньги и предательство. Не самое лучшее открытие в моей жизни.
— Расскажи мне о Но’лу, — просит Ма’ну.
Я закончила набросок и как раз исправляю мелкие огрехи, поэтому вопрос застает меня врасплох. Растираю пальцем слишком жесткий контур позвоночника, собираясь с мыслями.
— Он был хорошим. — Звучит по-идиотски, но другого слова у меня нет. Образ в памяти наполнен светлыми воспоминаниями и ничем больше. — Он всегда знал, что сказать, чтобы я улыбнулась. И еще именно он сказал, что я должна быть художником.
— Я не помню его, — говорит Ма’ну. Плечи тяжело поднимаются и опускаются. — В голове только размазанный образ. Он всегда плохо засыпал и просил рассказывать ему сказки. А я любил выдумывать, мог ночь напролет сочинять белиберду.
— Ты выдумывал для него сказки? — переспрашиваю я. Неясное чувство бултыхается глубоко внутри, словно к берегам моей души прибилась бутылка с тайным шифром к прошлому. Это Но’лу рассказывал сказки, когда мне было грустно, и я поражалась его неуемной фантазии.
— Да. И для него, и для мамы. Она… много болела и, бывало, не вылезала из постели несколько суток подряд. У нее были перепады настроения и затяжные депрессии. Помню, что находил на ее столе целые клондайки всяких таблеток, пластиковых баночек, капель и прочей ерунды, которую привозил Шэ’ар. Он привозил врачей, которые нас обследовали и назначали лекарства всем троим.
— Странно, что он так о ней заботился, — говорю то, о чем думаю в эту минуту и тут же замолкаю. Ма’ну наверняка неприятны эти слова, учитывая его болезненную связь с матерью, и я пока не знаю, как далеко он смог продвинуться в своем лечении.