Я отпускаю ее, почему-то думая о том, что пара моих хрупких красавец уже выпорхнули в открытую дверь оранжереи. Мне хочется верить, что их жизнь в открытом мире будет прекрасной и яркой, но и быстротечной, чтобы реальность не изуродовала прекрасный бархат узора на крыльях.
— Я расскажу тебе сказку, — говорю я, порывисто дергая верхний ящик стола, на котором еще лежат обрезки цветов, которые Мария срезала утром.
Я планировал все совсем иначе, но раз судьба подготовила другие декорации — кто я такой, чтобы ей противиться?
— Знаешь, что это такое? — спрашиваю просто так, показывая Авроре коробку.
— Еще одна твоя бабочка? — чуть не плачет она.
— Не угадала. — Поднимаю крышку и вынимаю из бархатного ложа драгоценную маску в форме крыльев бабочки. Трясу ее, держа пальцами одной руки, будто маска вовсе ничего не стоит. — А так?
Аврора хмурится, напрягает воспоминания, и я практически слышу, как медленно вращаются шестеренки механизма ее памяти. Она смотрит то на меня, то на маску, открывает рот и тут же прикрывает его ладонью, распахивая глаза все шире и шире.
— Это моя маска? — шепчет сдавленным голосом.
— Конечно, это не твоя маска! — рявкаю, злой от того, что даже в такую минуту она продолжает притворяться. — Но я постарался, чтобы она была максимально похожей.
Аврора мотает головой и ее волосы окончательно выбиваются из пучка. Темные влажные пряди рассыпаются по плечам. Она так великолепна в это мгновение, что я налетаю на нее, будто смерч. Почти впечатываю маску в лицо, ни капельки не заботясь о том, больно ли ей. Завязываю ленты на затылке и отступаю, любуясь.
— Квазимодо пришел на зов Эсмеральды, — горько смеюсь над самим самой. — Но оказалось, что Эсмеральде больше по душе тролли и орки, и на хуй не сдался уродливый горбун. Почти классика жанра, да, ар’сани?
Аврора заводит руки за голову, дрожащими пальцами пытается развязать узел. Тщетно. Она может просто сдернуть чертову маску, но для нее это тоже не просто красивое ювелирное украшение. Для нас обоих это символ болезненного прошлого, символ предательства и растоптанной любви, символ мести.
— Я хотел, чтобы ты носила ее до конца своих дней, — говорю, когда становится ясно, что самой Авроре узел никогда не развязать, и у нее в буквальном смысле опускаются руки. — Чтобы ты всегда была рядом, как напоминание о том, что моя жизнь ничего не стоит, ведь я и сам — ничто. Зачем ты рисовала меня, а? Маленькую сучку заела совесть?
— Ма’ну, нет. — Голос Авроры срывается на шепот. — Пожалуйста, дай мне все объяснить.
— Плевать на то, что ты скажешь, потому что это будет лишь еще одна ложь. И я почти уверен, что снова, как последний дурак, добровольно обманусь. — Вскидываю руки, когда она все-таки пытается заговорить. — Нет, Аврора, ты хотела услышать мою версию истории? Так слушай. Жил был маленький Уродец: болезненный, немощный и совершенно не приспособленный к жизни в волчьем мире. Но однажды он повстречал Красавицу и как последний дурак влюбился с первого взгляда. Влюбился так сильно, что писал для нее невозможно глупые стихи, подбрасывал в учебники цветы и молился на каждый взгляд. Оживал, когда видел ее, и умирал, когда она уходила.