– А чего это они рисунки рисуют? – удивился Оль. – Сказать, что ли, не могут?
– Ты видел в Мирах магонов? – лениво спросила Алера, и гласник снова подумал, что очень некрасиво с ее стороны так заваливаться на чужую тахту. – Они ж чокнутые все и не разговаривают. И письменами заниматься не могут.
– Верно, – согласился Оль, хотя было неприятно соглашаться с этой девчонкой даже в малости. – Да и не говорили бы мы одинаково, наверняка. Вон даже за морями речь иная, не такая, как в Идорисе, а тут магоны!.. Погодите, а Карты? Их же из Миров тащат? Магистры говорили, там расписаны смешения разных заклинаний – так на какой же речи они описаны, ежели не на общей? Самоучки как-то ж разбираются с ними?
Тахар закатил глаза.
– Там рисунки, не письмена. Ты Карт никогда не видел, что ли?
– Ну не видел, – буркнул Оль. – Не попадались. Значится, теперя надо понять, чего хотели передать чокнутые магоны, да? Так они ж ничего нового не сообщат. Не могут всякие чучела, как вот Дефара, проходить через порталы. Через них даже нормальные гномы не ходят, а тут – вот это!
– Порталы меняются, – ровным голосом сказал Тахар, словно не замечая, как подергивается губа у Дефары. – Может быть, вскоре через них смогут ходить призорцы и гномы, а люди как раз не смогут.
– А вы чего тогда будете делать? – брякнул Оль. – Без своих Миров-то?
Какое-то время все молчали, потом снова подала голос Алера – на этот раз раздраженно:
– Мы-то еще успеваем разобраться, сколько-то времени у нас пока есть. Ты за своими делами последи лучше… гласник без голоса.
Тахар поморщился, но смолчал, хотя видно было, что ему хочется возразить подруге. Дефара так и эдак передвигала на столе рисунки. Кальен смотрел на Оля серьезно.
– И правда, – сказал он и улыбнулся извиняюще, – что ты будешь делать теперь, а?
Оль помолчал, глядя в стол. Неловкость, выжидающую неловкость он прям кожей чувствовал и понимал, что отмахнуться от вопроса нельзя. Потому как наперво ответ нужен ему самому.
– Буду делать то самое, что и раньше. Есть Школа или нет – это на мой маговский долг не влияет, и ровно так же на него не влияет ничто другое. Просто… просто на деле-то все еще хуже, чем нам отсюда видится. Я думал, в городе на нас стали смотреть с предубеждением – так в деревнях, оказывается, все еще хуже. Прям шкурой чуял, как они на меня глядели, как за спиною шушукались, некоторые бабы прям чуть вслед не плюют. И это ж деревня, где я вырос! Меня ж там всю жизнь знают! Всегда хорошо относились, понимаешь, всегда ж стоило приехать – сразу соседи сбегались, кто с приветами, кто с просьбами, кто просто проведать, а нынче… Нынче не пойми что творится. Со двора выходить не хочется. За мать теперь страшно, а она ж уезжать ни в какую не соглашается. Я б раньше в город вернулся, да оставлять ее боялся, все думал уговорить со мной отправиться, но она – нет, она хозяйство бросать не хочет, да и вообще… Эх. Никто нам не верит теперь, понимаешь? И я тоже не знаю, кому верить. Когда даже призорцы спятили, когда даже старые друзья вроде Террия…