Когда мы просканировали область лазером и увидели изображения соединенной с ним камеры, моей первой мыслью было: «Вот дерьмо!» Казалось, дыра идет насквозь через алюминиевый сплав, из которого сделан планер. Позже вечером Земля прислала мне на почту фотографии повреждения. Я распечатал самые интересные изображения и носил их в кармане следующие два дня.
На Земле вспыхнул яростный спор о том, как повреждение скажется при входе в атмосферу. Выбирать было не из чего. Можно попытаться выйти в открытый космос и заделать пробоину особым составом, который никогда не испытывался в полете, или положиться на судьбу и садиться, как есть. Я обсудил оба варианта с экипажем, главным образом со Скорчем, технические знания которого оценивал особенно высоко, а также с двумя участниками выходов в открытый космос, Риком и Дэйвом, поскольку именно им пришлось бы заниматься ремонтом. Мы решили, что при необходимости устраним повреждение, но доверимся Земле, если результаты анализа укажут на возможность безопасного возвращения в плотные слои атмосферы. В прессе немедленно написали, что над нами нависла смертельная опасность.
Команды экспертов на Земле изучали пробоину и тепловое воздействие на плитки. Они сделали макет поврежденной зоны в натуральную величину и доставили на испытательный полигон, где можно было нагреть газы до очень высоких температур и воспроизвести влияние сверхзвуковых скоростей с помощью электрической дуги, имитируя условия входа в атмосферу. Я проникался все большей уверенностью, что повреждение неопасно и нам лучше оставить все как есть. Некоторые эксперты НАСА возражали и настаивали на ремонте. Меня беспокоило, что один легкий удар инструмента или гермошлема члена экипажа может увеличить дыру или проделать новую и что материалы и процедуры ремонта еще не опробованы. И конечно, любой выход в открытый космос опасен сам по себе.
В день возвращения на Землю мы не зацикливались на риске. Мы подготовили космический челнок и его системы, снарядились и пристегнулись в креслах и начали процесс входа в атмосферу. Корабль врезался в атмосферу и стал нагреваться; мы следили за раскаленной плазмой, обволакивающей иллюминаторы, и думали о том, как она атакует теплозащиту шаттла. Все понимали, что может случиться, если мы приняли неверное решение.
– Максимальный нагрев пройден, – спокойно сказал Скорч.
Это был тот самый момент, когда начала разрушаться «Колумбия».
– Понял тебя, – ответил я.
Примерно через 20 секунд мы миновали момент, когда узнали бы о прогорании теплозащитного покрытия шаттла, если бы оно произошло.