Подумаешь, Билли Гардинер всего лишь любит Ван Ыок Фан.
Должно быть.
Тогда почему она сидела здесь, в темноте, уже два часа, опустошенная, и все откладывала это простое действие – взять со стола маленькую стеклянную колбочку?
Потому что, даже если существовала крошечная вероятность того, что она действительно пожелала любви Билли и это желание сбылось, Ван Ыок была бы без этой любви как без воздуха.
Она не хотела его потерять.
Но она не была готова жить во лжи.
Эти две вещи никогда не примирятся между собой, сколько бы она тут ни сидела, глядя в глубокую ночь.
Ван Ыок подняла со стола колбочку.
И держала в руке бог знает сколько времени.
Держала до тех пор, пока колбочка не нагрелась до температуры тела.
Сделав глубокий вдох и всхлипнув, Ван Ыок загадала, чтобы первое желание никогда не сбывалось.
С бешено колотящимся сердцем она разжала ладонь. Колбочка пропала. Снова. Исчезла. Подевалась куда-то. Упала на стул. На пол. В ее рукав.
Да и какая разница?
Ветер выл и бился в оконную раму.
Дело было сделано.
Все так же в полной темноте она на негнущихся ногах подошла к кровати, упала на подушку, одетая, и уснула, тихо плача горячими слезами, с болью сознавая, что поверила в невероятное, и сердце щемило от того, что ожидало ее после второго желания.
В окно просочилось утро, отвратительное и серое.
Фрукты и йогурт. Тост и «Веджемайт». Несмотря на этот мрачный новый мир, в котором она проснулась, Ван Ыок с облегчением увидела: ее мама выглядит лучше – беззаботнее. На лице, которое обычно выражало – что? – скорее, апатию, – играла легкая улыбка.
– Мама?
– Ван Ыок.
– Ты уже уснула, когда я пришла?
– Да, и я хорошо спала.
– Что-то случилось?
Теперь мама улыбнулась по-настоящему.
– Вчера вечером я разговаривала со своей сестрой, Хоа Ньюнг.
– Что?
– Да. Я позвонила ей по телефону.
– Круто! В смысле, я так рада.
– Мы долго разговаривали.
– И вы говорили о?..
Мама кивнула.
– Она все это видела по-другому. Была очень рада, что меня не забрали на лодку к пиратам. Гордилась, что ей удалось защитить меня. Она знала, что спасла меня. И это чувство – силы – помогло ей исцелить душу.
Ван Ыок всегда ощущала тень печали и вины за все то, что пережила мать, хоть и узнала обо всем совсем недавно. Ее мама горевала и винила себя в страданиях своей сестры. И в том, что покинула свою мать. Несомненно, бабушка тоже горевала и винила себя в том, что отправила своих дочерей в другую жизнь, не зная, будут ли они в безопасности, но просто надеясь на это. И наверное, еще она винила себя за то, что оставила свою семью, когда вышла замуж и искала счастье и новую жизнь в городе. Как далеко это могло зайти? Может, Ван Ыок должна была разбить эту цепочку?