Были на могиле обмороки, был плач.
Не выдержала Александра Малиновская, повалилась на еще не утоптанную могилу без чувств. Увезли художницу домой сестры Корниловы, сами едва живые.
К вечеру мороз забирал еще крепче, а люди все не расходились с кладбища. То у могилы, то поодаль, на аллеях, опять и опять слышались речи в память поэта. Бесконечно дорогое имя повторялось множество раз.
Минутами даже становилось непонятным – что происходит? Похороны или в самом деле демонстрация? Немало было таких, кто вспоминал прошлогоднюю демонстрацию у Казанского собора.
Та демонстрация была, конечно, иной, там открыто звали к народной революции, к беспощадной войне с самодержавным насилием, но и здесь, на кладбище, слышались мятежные призывы, хотя и иначе выраженные.
Читались вслух стихи покойного поэта, и казалось, это слышен его живой голос:
Встали – небужены,
Вышли – непрошены…
Рать подымается
Неисчислимая.
Сила в ней скажется
Несокрушимая…
Звучали стихи из «Саши», «Железной дороги», «Размышлений у парадного подъезда», из «Кому на Руси жить хорошо».
Случилось так, что, уже выбираясь из толпы, вконец расстроенный Курнеев увидал такую сцену: на дорожке, дружно обнявшись, несколько молодых женщин (среди них, кстати, были и Вера с Машей) хором декламировали стихи из «Песни Еремушке».
Майор знал: немало у Некрасова непозволительных, неодобряемых начальством стихов, и, пожалуй, одно из наиболее вольнодумных – то, которое сейчас с увлечением, с горящими глазами декламировали девушки :
Жизни вольным впечатлениям
Душу вольную отдай,
Человеческим стремлениям
В ней проснуться не мешай…
Голоса девушек становились громче, взволнованнее, вокруг уже и другие повторяли:
С ними ты рожден природою –
Возлелей их, сохрани!
Братством, Равенством, Свободою
Называются они.
– Это что же такое? – не утерпел Курнеев. – Сейчас же прекратить! – обратился он к молодым женщинам. – Этого нельзя-с!