— Ну вот, Нюра… — говорит Абношкин.
— Чего — ну вот? — говорит Нюра. — Мне давать нечего. Вот сам вернется, тогда… А мне нечего.
— А где он? — спрашивает Виташа.
— В город поехал… За сахаром, — говорит Нюра. А сама не отходит от печки. Тулупчик на плечах. Босые ноги в валенках.
— Ее муж, — говорит мне Шулейкин, — столяр. Первоклассный.
— Ты вот что, Нюра, — говорит Абношкин, тяжело дыша, — ты сама… Его ждать нам некогда. Хозяйка-то ты ведь?
— И чего вы с самого утра навалились?! — говорит Нюра. А лицо у нее молодое, некрасивое. Очень широкие скулы.
— Как вам не стыдно! — говорю я. — Мы все подписываемся. Мы же не себе это. Это для всех. Для всего народа.
— Стыдить ее не надо, — говорит Абношкин. — Она сама про всё это знает.
— Нюра — человек сознательный, — бодро улыбается Мария Филипповна. Но губы у нее белеют.
Нюра берет мальчика на руки.
— Меня стыдить нечего, — говорит она. — Сами б постыдились!
— Ты, Нюра, подпишись, — говорит Абношкин, тяжело дыша, — вот здесь…
Нюра смотрит в ведомость. Мальчик смотрит на меня. Шулейкин смотрит на Нюру, и Мария Филипповна смотрит на Нюру, и Виташа…
— Нет, — говорит Нюра, — пятьдесят не подпишу. На тридцать подпишу, а на пятьдесят — нет.
— Ты, Нюрочка, давай, давай, — подмигивает ей Мария Филипповна.
— Нет, — говорит Нюра, — на тридцать подпишу…
А мальчик вертится у нее на руках, и белые рыбки плывут куда-то за спину… Мы выходим на улицу.
— Вот кулачка-то!.. — говорю я.
— Какая же она кулачка? — говорит Виташа.
— Пять человек ее уговаривают, а она…
— Когда жрать нечего, не пощедришься, — говорит он шепотом. И оглядывается на остальных. Но остальные не слышат. — У них колхоз с войны всё не оправится…
Мы идем по Васильевке. От дома к дому. Абношкина совсем одышка замучила. Он идет всё медленнее. Все молчат. Не очень это веселое дело — ходить вот так по дворам.
— Словно побираемся, — говорю я Виташе.
— Тшшш… — Он оглядывается. — Ты что, ополоумел?
Мы поднимаемся на крыльцо. И тотчас дверь распахивается.
— Здорово, Настасья, — сопит Абношкин.
— Здорово, старый черт, — говорит Настасья и ведет нас в избу. — Всё ходишь? Всё в карманы глядишь?
— Да что вы, Настасья Иванна, — говорит Мария Филипповна, — не надо его обижать.
— Ты бы уж помолчала, пионерка брюхатая! — говорит ей Настасья.
Она стоит перед нами, маленькая, смуглая, давно уже не молодая. Руки на груди сложены…
Мария Филипповна стоит красная вся. Действительно, живот уже заметно выпирает из-под пальто. И красный пионерский галстук выбился на воротник…
— Умора, — шепчет мне Виташа, — пионерка беременная…