– Что такое? – спросила девушка.
– Поранил палец, – признался Хоботов.
– Платок у вас чистый?
Хоботов залился краской.
– Относительно.
Он не знал, куда деться.
– Лучше моим, – сказала Людочка и протянула ему свой платочек, предварительно смочив его духами.
Они стояли, прижавшись друг к другу. Сидевшая перед ними девица вскочила и предложила Хоботову:
– Садитесь.
– Что вы, – запротестовал Хоботов, – это излишне.
И покраснел.
Девица заторопилась к выходу. Хоботов начал усаживать Людочку, Людочка – Хоботова, в конце концов, на освободившееся место плюхнулся здоровяк в щетине.
За запотевшим стеклом проплывала осенняя сумеречная Москва.
– Вы говорите, он глаз потерял? – спросила Людочка.
– Кто?
– Португальский поэт.
– Камоэнс? – вспомнил Хоботов. – Да. Он – глаз, а Сервантес – руку.
Неожиданно Людочка рассердилась.
– Перестаньте! Это уж слишком.
– Я понимаю, – вздохнул Хоботов, – но что же делать?
Она посмотрела на него с уважением.
– Сколько вы знаете… Вы профессор?
– Нет, я работаю в издательстве, – сказал Хоботов. – Издаю зарубежных поэтов. Преимущественно романских. Но бывает – и англосаксов.
– И все поэты – вот так? – спросила Людочка с почтительным ужасом.
Он печально кивнул:
– Почти.
Автобус на повороте тряхнуло, чтобы устоять, они невольно обнялись. Зонтик выпал из хоботовской руки.
* * *
Я приехал в Москву из южного города.
Я ее познавал. Дни и ночи. Без устали.
А Москва меня яростно обвивала
То Бульварным кольцом, то Садовым кольцом.
А она меня тянула сквозь улицы
И заворачивала в переулки
Пока окончательно оглушенного
Не отпускала для передышки
В мой Хохловский, в коммунальный очаг.
В этой странной квартире, неподалеку
От Покровских ворот, было пять дверей.
Две комнаты занимали мы с теткой,
Седою, как горная гряда,
И восторженной, как мадригал.
Две комнаты приходились на долю
Одной распавшейся семьи,
На руинах которой возникла новая.
А в пятой – жил вдохновенный артист
Исполнитель куплетов и фельетонов.
Да, теперь их все меньше и меньше,
Муравейников под паутинкой,
С фамилиями над каждым звонком…
* * *
Над длинным, словно жизнь коридором робко мерцала неяркая лампочка. В углу громоздился могучий сундук. Был он таких громадных размеров, что в нем, должно быть, умещались мечты, по крайней мере, трех поколений.
Тетка Костика, Алиса Витальевна, изысканная благородная дама, прижав ушко к телефонной трубке, с достоинством вела разговор:
– Да, я вас слушаю. Ах, вам Костика? Соблаговолите чуть подождать.
Она слегка повысила голос:
– Костик, душа моя, это тебя.
Голос Костика отозвался:
– Я занят. Пусть скажут, куда звонить.