— Уже подплываем к Ливорно,— проговорила она,— как быстро идем.
Лишь позже я понял, что с ней всегда так, расстояния от порта до порта неизменно вызывали у нее искреннее удивление, и ей приходилось постоянно их напоминать. Должно быть, в ее воображении они с каждым разом все сокращались и сокращались — ведь уже целых три года, как она плавала по морям.
— А как же Сет? — поинтересовался я.
Она улыбнулась, глядя на море.
— Никуда не денется,— ответила она.
Я тоже глядел на море и Ливорно вдали.
— Но ведь тебя уже ждут в Сете,— напомнил я,— разве не так?
— Я уже предупредила Эпаминондаса.
— Когда?
— Вчера вечером, перед отплытием.
— Нет, все-таки ты несерьезный человек,— проговорил я, силясь рассмеяться.
— Неправда,— возразила она,— я очень серьезная. Но раз уж так случилось, какая разница?
Больше мы об этом не говорили. У нее в руках был атлас, и я попросил дать мне его посмотреть. Это был складывающийся пластиковый атлас, который она специально заказала себе в Южной Америке. Материки на нем были очерчены одними только обитаемыми границами, но с большой точностью и подробностью — она показала мне Рокку, крошечную точечку, затерянную среди тысячи других, сплошь испещрявших итальянское побережье. Обозначены были все глубины и течения, а материки, совершенно пустые и белые, выглядели такими же голыми, как моря на обычных картах. В общем, это был атлас мира, вывернутого наизнанку, как бы негативное изображение земли. Она уверяла, что знает его наизусть.
— Мне кажется, я знаю его так же хорошо, как и того, кто там живет,— заметила она.
Мы растянулись в шезлонгах прямо напротив бара. Все мужчины на яхте хоть чем-нибудь да занимались. Только я один не делал ровно ничего. И мысль об этом время от времени приходила мне в голову.
— Если хочешь,— обратилась она ко мне,— на следующей стоянке мы можем вместе сойти на берег.
Она надела солнечные очки и курила, не спуская глаз с моря. Это она умела делать — сидеть у моря и курить, или читать, или ничего не читать, просто ничего не делать, и все.
— Расскажи мне про других,— попросил я.
— Ты хочешь, чтобы я снова начала вспоминать?
— Но ведь вечерами,— немного поколебавшись, решился я,— ты все равно не захочешь.
— Какое тебе до них дело, до всех прочих?
— Странный вопрос. Может, тебе неприятно о них вспоминать?
— Да нет, не то чтобы неприятно,— возразила она,— просто мне хочется понять, почему ты все время так настаиваешь, а ты не объясняешь.
— Ну, хотя бы из любопытства или, скажем, чтобы избавиться от искушения вообразить, будто я единственный в своем роде.