Но перед чем?
Корца не позволил веждам опуститься, вглядываясь во тьму, прозреть которую не в силах даже его сверхъестественный взор. Муки продолжали терзать его ослабевшее тело, но он укротил их с помощью веры.
Протянул руку к тяжелому серебряному кресту, который всегда носил на груди, – и нашел лишь мокрую власяницу. И вспомнил. Кто-то похитил его распятье, четки, все символы его веры. Но они и не нужны ему, чтобы достичь небес. Он в безмолвии выдохнул очередную молитву и задумался над своей участью.
Где я? Когда…
Рун ощущал бремя лет – стольких, что людям и не постичь.
Века греха и служения.
Воспоминания нахлынули на него, зависшего в этом палящем море. Он погружался в них и всплывал обратно.
…конная повозка, увязшая в грязи. Он подсовывает под деревянные колеса хворост, а сестра смеется над ним, мотая длинными косами из стороны в сторону.
…могильный камень с именем женщины на нем. Та самая смеющаяся сестра. Но на сей раз на нем облачение священника.
…сбор лаванды в поле и беседы о дворцовых интригах. Бледные, белые руки кладут лиловые соцветия в плетеную корзинку.
…поезда, автомобили, аэропланы. Путешествуя по поверхности земли все быстрей, видя все меньше.
…женщина с золотистыми волосами и янтарными очами, очами, зрящими то, что его собственным недоступно.
Корца вырвался из тисков этих воспоминаний.
Важен лишь сей момент.
Лишь сие место.
Надо цепляться за боль, за собственное тело.
Рун принялся ощупывать свое вместилище, погружая руки в холодную жидкость, обжигающую своим прикосновением. С того лунного вечера, когда он посетил могилу сестры, он всегда был витязем Христовым. И хотя долгие столетия с той поры кровь Христова поддерживала и питала его, то же освященное вино всегда опаляло его, своей святостью воюя против зла, глубоко укоренившегося в нем.
Он сделал глубокий вдох, учуяв камень и собственную кровь. Вытянул руки и провел ладонями по полированным поверхностям вокруг себя. Коснулся мрамора – гладкого, как стекло. На крышке узилища кончики пальцев ощутили серебряную инкрустацию, опалившую их.
И все-таки он прижал ладони к этому узору и принялся толкать каменную крышку саркофага, смутно сознавая, что делал это прежде уже много раз, – и эта попытка, как и предыдущие, кончилась неудачей. Этот вес непоколебим.
Ослабев даже от этого ничтожного усилия, Рун безвольно рухнул обратно в вино.
Сложив ладони чашей, поднес обжигающую горькую влагу к губам. Кровь Христова даст ему силы, однако же и заставит сызнова пережить тягчайшие из своих грехов. Укрепившись перед грядущей карой, он испил вино. И как только горло опалило огнем, сложил ладони в молитве.