— Своих, борода, мы не сдадим никогда.
— Ну-у, — не поверил воротинщик, — сто лет тут стою, а такого не слыхивал.
— Маловато, значит, стоишь. Ещё столько простой — сам убедишься, что бывают в жизни чудеса.
Воротинщик громко заржал, а мне его щербатая разбойничья рожа показалась вдруг невыносимо милой. Я любил весь мир.
— Пойду, дядя. Здоровья твоим деткам.
— Ну, иди, иди…
Глава семнадцатая
Зашибленное вспухнет, посеянное взойдёт
Я снова заглянул в Данилов монастырь. До назначенного мной часа, когда Корнея и Салгар выпустят на свободу, оставалось меньше двух суток. Мне следовало поторопиться к ним, но очень захотелось проверить мысль, пришедшую на ум в кремлёвской яме. Коня я вернул себе с легкостью; значительно труднее было выцарапать меч, но и его, в конце концов, мне выбросил старший из охраны княжьего терема.
— Хоть бы почистил, Аника-воин! — рявкнул старый рубака.
Было видно: он горько обижен на жизнь, не поставившую меня под его начало.
— Накопи́тся — само отвали́тся, — огрызнулся я и окончательно испортил ему день.
В монастыре ничего не изменилось, разве что окружающий лес налился летней силой. Отец Нифонт как всегда был в работе. Подоткнув за пояс полы рясы, он с топором в руке стоял возле свежерубленного домишки и давал указания ползавшему по не до конца обустроеной крыше послушнику Елеферию.
— Здравствуй, воин Сашка. Зачастил, балуешь старика, — обрадовался Нифонт. — Поможешь крышу докрыть? Я староват там лазать, а у Елеферия в руках не бывало. Или ты уже забыл плотницкое рукомесло?
— Забыть не забыл, отче, да недосуг: сам за помощью явился.
— Жаль. Эй, раб Божий, спускайся, гости у нас, — святой отец огляделся, сунул топор под порог и перекрестил его, — сохрани, Господи! Это мы келейку для Елеферия рубим. Так, что у тебя стряслось? Пойдём ко мне, там потолкуем.
Второй пересказ событий последнего месяца дался мне легче. Я вообще упростил его до предела, сказал, что, волею судеб, оказался втянут в расследование смерти княгини Кончаки, и кратенько упомянул о некоторых приключениях в Твери.
— Ничего себе! — по-мальчишески присвистнул Елеферий-Семён.
Отец Нифонт нахмурился:
— Я ведь, Саня, ещё в прошлый раз догадался, что ты не зря про Кончаку любопытничал. Что же дали твои розыски?
— Отравили её. Но Михаил Тверской в том не виновен.
Отец Нифонт выглянул из келии, затем поплотнее затворил дверь:
— Кто ж тогда?
— Ты говорил: ищи, кому выгодно…
— Нашёл?
— Кто исполнял — сами меня нашли, кто заказывал музыку — нет. Правда, подозрение есть, да его проверить бы надо. Вот и хотел кой-чего у Семёна спросить, — я оборотился к послушнику. — Помнишь, ты суздальскую княжну упоминал в разговоре?