— Охотничек наш с утра на дереве сидит над тропкой, по которой мы бежали. Если за нами ищеек пустили, то он костёрчик запалить должен был.
— И?
— Дымит костерчик.
— Мать твою… — облегчился князь. — Что делать будем?
Он встал и долго пристально вглядывался в окружавшую чащу:
— Ни хрена не видно!
— Зато они нас видят. Ты как, ещё с версту продержишься?
— Эх, жаль ты меч или сабельку не догадался припрятать по дороге. Я б им показал…
— Ага, удалось картавому крякнуть! Какой ты боец сейчас? Да и они не дураки с тобой на кулачках схватываться. Засветят из самострела и вся недолга. Ну, ничего, мы тоже не лаптем щи хлебаем. Давай, пошли!
Снова в глазах замелькали кусты, пеньки, валежины и стволы. При такой быстроте бега наши преследователи неминуемо должны были подтянуться ближе, чтоб не упустить добычу, но, сколько я ни оборачивался назад, неподвижный нижний ярус леса оставался спокоен, не выдавая никакого движения.
— Стой! — вовремя заорал я, когда Корней, выскочив на лесную прогалину, ринулся к ровной зелёной поверхности поляны. Под тонким слоем обманчивой манящей травки скрывалась жидкая бездонная глыбь. — Стой, князь! Трясина там!
Корней затравлено озирался по сторонам:
— И дальше чего?
— Самое весёлое начинается. Видишь, бечева к кусту привязана? (Ах, какой я молодец — точнёхонько к месту вывел!) Хватайся, и держись покрепче…
Веревка отвязана, и мы оба цепляемся за нее.
— Москва! — трижды надрываю я горло, и тонкая, но крепкая бечева начинает рывками уползать через трясину в направлении недалёких кустов по другую её сторону. Я плюхаюсь на живот, следом это же проделывает Корней и, натянувшаяся как струна, верёвка с увеличивающейся скоростью затягивает нас на траву, разлезающуюся под тяжестью наших тел.
— Господи! Вручаю душу мою… — стонет позади князь и захлебывается тинистой водой. Я молю Бога молча, про себя. Но мы продолжаем ползти и неожиданно оказываемся на твёрдой почве, разевая рты, как рыбы.
— Лучше бы я остался там и передушил всех голыми руками, — бормочет Корней, и на четвереньках ковыляет в кусты. А на оставленной сзади стороне трясины поднимается суета. Преследователи, не таясь, высыпали из леса и забегали вдоль кромки болота. Их было человек семь, у четырёх за спинами висели самострелы. Меня охватило ликование.
— Эй, тверские! — я встал во весь рост и замахал им. — Тут недалече брод есть, вёрст с десяток до него. С вашей-то прытью вы к завтрему туда точно добежите, только времени не теряйте. Прощайте, кланяйтесь от меня князю Михаилу!
Ответом послужили несколько тяжёлых стрел, как осы прожужжавших мимо. Я не стал искушать судьбу и убежал за деревья. Шагах в ста в глубине леса нас ожидали трое: Салгар-старшая, Салгар-младшая, широкой шалью привязанная у матери на груди и по своему обыкновению спящая, да корова Пеструха с самодельным хомутом на шее, с помощью которого безответное животное переправило нас через трясину.