Он снова один. Даже когда приходит назначенный на 13.15 Бжезинский, а спустя час собираются все члены бюро, он, Михал Горчин, о д и н в этой комнате.
— Один, — говорит он самому себе, словно речь идет о другом человеке, и произносит это вполголоса, как бы из опасения, что его могут услышать в приемной и тогда припишут ему очередное чудачество. Он понимает, что есть граница, до которой он может дойти один, даже, в случае нужды, вопреки себе и своей воле. Однако дальше необходимо уже идти всем вместе, он должен увлечь их за собой, иначе все его замыслы останутся лишь благим намерением, их можно будет, конечно, изображать в отчетах, но это будет не более чем идиллия, фикция, то, что называется грубой лакировкой действительности.
И Михал Горчин понимает, что он еще не убедил их в своей правде, в правильности и необходимости своей л и н и и, хотя со времени памятного пленума, когда его здесь избрали Первым, он всегда старается помнить об этом, делает все, чтобы этого достичь, с мрачным, изнурительным исступлением работает по двенадцать — четырнадцать часов в сутки. Может быть, для неопытного глаза или у постороннего наблюдателя и создается при этом иллюзия общей активности, но он-то знает, что это лишь передвигание пешек в игре без партнера, в игре, которая не приносит ни малейшего удовлетворения или хотя бы веры в то, что он и его окружение как-то сближаются друг с другом.
Вот наконец и инспектор Бжезинский. Почти от самых дверей он идет, протянув ему руку и сдержанно улыбаясь. У него вообще хорошее лицо — гладкая, свежая кожа, густые седые волосы, старательно зачесанные наверх. Только глаза за стеклами очков — неожиданно живые, молодые и полные огня — свидетельствуют о том, что они принадлежат человеку, лишь случайно обладающему столь непримечательной внешностью, предупреждают, что вы имеете дело с индивидуальностью. Михал заметил это при первой же встрече и незамедлительно сделал соответствующие выводы, которые с точностью подтвердились: он очень быстро почувствовал в Бжезинском явно выраженное оппозиционное настроение. Он не переставал относиться к Михалу с искренней симпатией, но успешно ускользал от влияния первого секретаря, хотя тот именно его и старался прежде всего подчинить своему влиянию.
Вот и теперь Михал приветственно улыбается ему, и это не какая-то лисья улыбка, но естественное выражение удовольствия, вызванного встречей с человеком, о котором знаешь, что он собой представляет. Его позицию «по отношению к…» можно было безошибочно предвидеть. Обычно идеи Горчина вызывали реакцию неодобрительную, однако Михал умеет ценить сам факт сопротивления, что автоматически меняет его отношение к коллективу: из руководителя, отдающего распоряжения, он превращается в человека, который убеждает в правильности или необходимости того или иного решения. И тогда принятое решение становится решением действительно совместным.