За этой кампанией последовали новые, от которых он, если бы даже хотел, не смог бы уклониться. Он быстро рос в этой среде, становился нужным человеком, поскольку умел не только учить сопливых детишек или создать ячейку, но и написать нужное заявление в «контору» и помахать как следует лопатой при постройке общественными силами дороги. Он умел также и посмеяться, пошутить или, в зависимости от момента, с одинаковым увлечением поговорить о политике и о применении искусственных удобрений.
Свои первые шаги он делал в сложной обстановке, когда ему приходилось решать серьезные человеческие проблемы. К счастью, на помощь ему всегда приходил его здравый рассудок, который довольно часто брал верх над догматическими доктринами тех лет.
Его сильно тянуло обратно в город. Вначале он довольствовался частыми поездками на велосипеде за двадцать километров в уезд — в кино, на дискуссию в лицей, на спектакль передвижного театра. Позднее, когда он познакомился с Эльжбетой, он стал ждать возможности уехать еще нетерпеливее. На этот раз он надеялся уехать навсегда, потому что чувствовал себя здесь все хуже: все реже находил общий язык с людьми, которые его окружали, их мирок засасывал его, в то время как сам он рвался ко всему тому, что мы часто неверно, но все же называем «большим миром».
И тут его избрали председателем уездного правления. Это пришло тогда как спасение, как веление судьбы, которая дала ему почувствовать, каково житье в деревушке, на отшибе, и вместе с тем чудесным образом избавила от испытания временем: кто знает, остался ли бы он самим собой в этой среде. Та же рука судьбы преподнесла ему тогда дар, который в то время показался ему бесценным, — Эльжбету.
Теперь они оба видят эту женщину в различных ракурсах. Тот, первый, человек с головой орла, видит ее вписанной в озаренный холодным светом пейзаж, с горькими морщинками около губ, с увядшей улыбкой. Лицо женщины, которой уже за тридцать, измученной жизнью: работой, учебой, воспитанием ребенка и тем неустанным вниманием, которым она всегда окружала мужа, зная, как много волнений и тревог его терзают. Затем на это лицо накладывается образ девятнадцатилетней улыбчивой девушки с толстой золотой косой. Эта картина, светлая, полная живых красок, не хочет исчезнуть из памяти того, второго, мальчишки в выцветшей рубашке Союза польской молодежи.
Но первый покидает второго вместе с его юношескими мечтами. Он взмывает высоко в небеса, движимый глухим гневом, который затем переходит в сожаление: покинуто что-то молодое, свежее, простое, что теперь бесповоротно стало прошлым. Он уже не помнит ничего плохого, мрачного, горького, остались только теплые воспоминания. И хотя накопленный опыт велит взглянуть на прошлое иными глазами, он покидает эти места, испытывая печаль, стараясь досыта наглядеться на красные черепичные крыши, на известково-белые каменные стены и заросшие зеленью руины синагоги. Взгляд его жадно впитывает и другие картины: вид окрестных деревушек, все ярче зеленеющие луга и напоминающие шахматную доску поля, цветущие всеми красками лета… Но все это начинает заслонять пепельный клубок облаков, из которого выползает черная дождевая туча и, разрастаясь, все плотнее обнимает его, сжимая, точно чудовищный спрут, мягкими, не пропускающими воздух щупальцами. Потом вдруг все, унесенное вихрем танца, резко летит вниз, а он пытается крикнуть и не может, крик застревает у него в горле.