Не слишком распространяясь, он вытащил одно из писем и, протянув его Михалу, что с его стороны было не просто жестом вежливости, резко спросил:
— Сколько в этом правды, Михал?
Горчин читал долго, внимательно. Лицо его покрылось румянцем. Он сразу же понял намерение секретаря: Старик, показывая ему письмо, хочет его предостеречь и удержать от следующего шага, спасти от неизбежных последствий, если эта история еще не слишком далеко зашла. Да, это было в его стиле — играть открытыми картами.
— Пожалуй, много, товарищ секретарь, — ответил он глухо, глядя Старику прямо в глаза. — Только я не могу разделять убеждения всяких анонимных врачевателей, которые опять пытаются меня судить. Ведь всегда существовали услужливые люди, которые подсказывали нам, как мы должны осуществлять власть. Может быть, я делаю это слишком по-своему, но, во всяком случае, стараюсь делать как можно лучше. Я никому не даю поблажки, это правда, но ведь я не щажу в работе и себя.
— Это мне известно, — прервал его Старик. — Но они выдвигают против тебя орудие самого тяжелого калибра. Они делают из тебя диктатора, который всем затыкает глотку. А ведь мы оба знаем, к чему это приведет. Тот стиль работы давно уже скомпрометировал себя, и к нему нет возврата. Помни об этом. И одни только добрые намерения здесь не помогут. Давай отложим этот разговор. — Старик решительно встал из-за стола. — Я вижу, мы сегодня все равно не доберемся до сути. Ну, ничего, у нас есть время. — Он улыбнулся. — Продумаешь все как следует, тогда и поговорим. Ты тоже, наверное, хочешь, чтобы у нас была полная ясность по вопросу о Злочеве.
— Но, товарищ секретарь…
— Оставь. Это я так, к слову. — Старик только махнул рукой, но у самых дверей еще на минуту задержал его. — А кто эта молодая врачиха? Как ее там… Буковская?
— Ну, это уж мое личное дело, — только и пробормотал Михал, потрясенный тем, что человек, у которого как-никак целое воеводство на шее, осведомлен о таких подробностях.
— Люди ведь не на луне живут, дорогой мой. — Старик слегка похлопал его по плечу. — А уж особенно мы, партийные секретари. Ты должен всегда об этом помнить. У меня здесь, а у тебя в Злочеве не должно быть никаких личных дел. Так что и об этом ты должен будешь мне рассказать в следующий раз, — и подтолкнул его к двери. Обычно она бесшумно закрывалась за ним, но теперь Михалу показалось, что она захлопнулась с грохотом, от чего он, пронзенный неожиданной болью, упал на колени. И вот уже боль хватает его за горло, раздирает внутренности. Хорошо еще, что он упал на мягкий ковер с запахом свежей, нагретой солнцем травы, растущей в тени ольх, у реки. На мгновение боль отпускает, ее сменяет блаженное бессилие, и вдруг она снова обрушивается на него, нанося беспощадные удары по всему его измученному телу. Он защищается от боли каждым судорожно сжатым мускулом, а последними проблесками сознания жаждет лишь одного — возвращения сладостного небытия.