У Михала все чаще появлялось раздражение, заглушить которое уже не могли воспоминания о Грушевне. Там он смотрел на нее совсем другими глазами: все завидовали ему — у него была самая красивая девушка в деревне! А переехав в «воеводство», как говорили ее родители, она как-то потускнела, увяла, растворилась в толпе других женщин, как и она, всегда занятых работой и домашними хлопотами. Неизвестно, когда и как она оказалась поглощена делами, на которые Михал не обращал ни малейшего внимания, считая, что ее второстепенная роль в семье — разделение, навязанное самой жизнью.
Наблюдая эту маленькую семью со стороны, можно было бы предположить, что все в ней складывается хорошо: у них была удобная квартира в новом доме, красивая мебель, они уже расплатились за купленные в рассрочку холодильник и стиральную машину и теперь откладывали деньги на телевизор. Михал как отец и муж вел себя безукоризненно — возвращался всегда в то время, когда обещал, никогда не пил, был спокойным и уравновешенным. Он всегда терпеливо выслушивал рассказы Эльжбеты о том, как она провела день, даже расспрашивал о совершенно неинтересных ему подробностях, предпочитая не морочить ей голову своими заботами.
— В газете опять напечатали твою речь на конференции в П., — говорила она с легкой ноткой гордости и добавляла с укором: — Если бы сотрудницы мне не показали, я бы даже не знала об этом.
— Да ну, пустяки. Должны же журналисты о чем-то писать, я их не приглашал, они сами налетели и вертелись там вокруг всей этой конференции.
— Ты становишься все более замкнутым, Михал.
— Брось, Эля. Ты же знаешь, что это неправда. Если я не люблю говорить о своей работе, так только потому, что у тебя хватает собственных забот.
«К чему все это приведет», — думал он в такие минуты, но ясно понимал, что здесь не поможет даже самый искренний разговор, разве что он обидит ее и заставит острее чувствовать недостаток настоящего внимания. И он принимался за свою работу, оставляя ее одну со всеми ее думами.
Достигнутая с таким трудом стабилизация расшаталась, когда они переехали в Злочев. Михал был здесь еще более занят и к дому относился почти как к гостинице. Он стал раздражительным, все чаще терял самообладание, все больше замыкался в себе. Причину такого состояния Эльжбета усматривала прежде всего в его работе, в его постоянной, ни с чем не сравнимой, изнурительнейшей нервотрепке, однако она рассчитывала, что со временем все уляжется. И вдруг, как гром среди ясного неба, на нее обрушилось известие о той женщине. Письмо было с типичной для анонимок подписью: «Доброжелатель». Потрясенная, она не могла и не хотела поверить. Ей помогло не только ее сильное, прочное чувство к единственному в ее жизни мужчине, но и то обстоятельство, что в самом же начале их жизни в Злочеве Михала засыпали многочисленные, полные ненависти и угроз анонимки. Таким образом, последнее письмо могло быть продолжением серии анонимок. То, что Михал, когда она показала ему письмо, лишь пожал плечами, утвердило ее в этом убеждении.