— Ты знаешь эту женщину? — спросила она все-таки за обедом.
— Знаю. Познакомились, когда было дело доктора Вишневского.
— И все?
— Видел ее еще на собрании клуба интеллигенции.
— Я тоже с ней познакомилась. Сегодня.
— Где?
— В больнице.
— В больнице? Что ты там делала?
— Анджей загнал под ноготь занозу.
— И что?
— Красивая девушка. Много моложе меня. И с образованием.
— Что ты говоришь, Эля! — Горчин вскочил из-за стола, не доев обеда. — К чему приведут такие разговоры? Не помнишь, что ли, сколько мы таких писем получили от подобных «доброжелателей»? Не знаешь, что такое анонимное письмо? Это величайшая мерзость, тем большая, что остается безнаказанной. Вспомни, — он немного успокоился, — я ведь никогда не старался узнать, кто это писал. И теперь тоже не хочу знать. Мы выше этого свинства. Хотя попадись мне в руки такой негодяй, я бы ему башку свернул!
Он говорил искренне, с убеждением, тогда еще действительно ничего не было между ними, некое взаимное тяготение и чувство солидарности в связи с делом доктора Вишневского, не более. Потом, после встречи с Катажиной в Галевицах, а особенно в последующие недели, он вспоминал о своем искреннем возмущении с неприятным чувством. И каждый встречный казался ему врагом, недружелюбными казались дневной свет, улицы, дома, каждое окно с занавеской. Они бежали поэтому всякий раз за границы уезда, хотя и там не чувствовали себя в безопасности, и там их пугал каждый пристальный взгляд.
Как это ни парадоксально, но в результате Михал стал посвящать больше внимания дому, начал интересоваться учебой Анджея, вытаскивал в кино Эльжбету, раньше возвращался домой. В его отношении к Эльжбете произошло заметное изменение. Он стал приветливее, чаще расспрашивал жену о ее трудностях и заботах. Тем не менее она не могла не заметить, что все это носит поверхностный характер, что Михал поглощен чем-то неизвестным ей, что он испытывает внутренний раздор и страдает. А это его мнимое внимание лишь должно оттянуть неизбежный конфликт.
Хуже всего было по ночам. Михал стал плохо спать. Не помогало ни чтение книг, ни папиросы. Он вставал с кровати, выходил на балкон и, глядя на спящий город, уже в который раз снова взвешивал все «за» и «против».
— Почему ты не спишь? — спрашивала Эльжбета.
— Не знаю, голова болит.
— Ты слишком много куришь и слишком близко все принимаешь к сердцу.
— Такой уж я есть… — Он укрывался одеялом, но разговор не кончался, так как теперь уже не могла уснуть Эльжбета.
— Иногда, — говорила она, вглядываясь в противоположную стену, освещенную лунным светом, — мне хотелось бы, чтобы у тебя была нормальная работа…