— Все они, дармоеды, его боятся, а я не боюсь. Буду я его индюшек пасти!
Но тут дверь снова приотворилась.
— Дядя, пожалуйте сюда со своей хлопушкой! — позвал Директор. — Мухи совсем заели.
Увидев, что Профессор разговаривает с нами, он открыл дверь пошире и скупым жестом пригласил нас зайти.
— Ну, раз уж мухи… — вздохнул старик, сдавая позиции.
В кабинете директора Пшеница я освоился очень быстро. Он чем-то напоминал наш класс. На стенах висели картины и таблицы с воткнутыми чьей-то рукой пучками разных сухих трав, высохшими колосьями и крестиками из еловых веток. На столе лежали деревянные чурочки — должно быть, образцы разных сортов древесины, и разноцветные, поблескивающие слюдой камни. Кресло у Директора было огромное, с резными поручнями, а стояло оно на большой кабаньей шкуре. В распахнутое настежь окно вливался яркий солнечный свет.
Отец протянул Директору письмо. Директор прочитал его с крайне недовольным видом.
— Вы давно знакомы с Ксендзом? — спросил он.
— С детства.
— Гм…
Он вынул блестящий металлический портсигар и раскрыл, солнечный зайчик скользнул по его багрово-красному лицу, от яркого света один глаз совсем побелел.
— Вы хотели бы работать на нефтепромысле?
— Нет!
— Нет? А почему?
— Эта работа мне не по душе!
— Вот как? Бедняжка! А что же вам по душе?
— Лес! — коротко ответил Отец.
— Об этом я тоже наслышан, бедняжка…
— У меня и лошадь есть, — поспешно и как-то робко добавил Отец.
— Гм… — затянувшись сигаретой, сказал Директор.
Очень мне не понравилось, что он называл Отца «бедняжкой». От обиды я в сердцах наступил на торчащую из-под стола расплющенную кабанью морду.
— Это ваш мальчик? — спросил Директор.
— Мой. Стефаном звать.
— Стефек, Стефанек, — замурлыкал басом Профессор, размахивая хлопушкой.
— Стефек, — повернулся ко мне Директор, — вот тебе письмо, отнесешь панне Сабине, да смотри не попади под колеса. Ладно?
Стало быть, он меня узнал. Это еще усилило мою неприязнь к Директору.
— Сюда ихний работник приехал и Эмилька, они могут отвезти, — подсказал Отец.
— Дядюшка, сбегай, позови сюда работника.
Дядюшка, что-то недовольно бормоча себе под нос, вышел из комнаты. Директор достал из ящика лист бумаги и принялся писать, то и дело облизывая мясистые губы. Он не предложил Отцу сесть, хотя стул стоял тут же рядом. Обида, разжигаемая унижением, становилась невыносимой. Со щемящим чувством тоски я подошел к окну, посмотрел на наш домик возле леса, и на сердце стало спокойнее. Под окном пробежал мальчишка с мячом в руках и показал мне язык. Я не мог остаться перед ним в долгу и так старался, что рот свело от боли, а под конец, для большего эффекта, дотронулся языком до кончика носа и этим добил противника окончательно. Скорчив гримасу, он побежал дальше.