И все же я встретился с Сабиной.
Нет, впрочем, это было потом, позже. Сначала ко мне пришла Эмилька. Причиной ссоры послужила наша общая тайна. Чтобы мальчики не говорили худого о моем Отце и не подумали, что я боялся в чем-то признаться, я хотел обо всем рассказать в школе сам. Но предоставленный самому себе, я совсем перестал ходить в школу. И вот Эмилька пришла рассказать подружкам, как было дело с Веткой. И когда она с тревогой призналась мне в этом, я очень рассердился. Потом мне было стыдно — ведь я был к ней несправедлив. Как же я обрадовался, увидев ее. Она принесла из дома еды. Напомнила, что учебный год кончается, и сказала, что Учитель велел мне прийти. Я скрепя сердце подчинился. На своих занятиях в школе я давно поставил крест.
Гораздо важнее для меня была новость, которую Эмилька сообщила мне под величайшим секретом.
— А что я тебе скажу, что скажу… У нас в овине ночует Большая Хануля. Может, папа ее туда привел, не знаю. Ярек носит ей еду. А я ничего не знала, пошла в закрома яичек поискать, наша хохлатка несется где попало, и вдруг… Ох, и испугалась же я! Потом перестала бояться. Хануля все плачет и плачет. И все что-то говорит, говорит… Я не все запомнила. И папе она столько нарассказала. Все больше про Альберта…
— А что она про него говорит?
— Будто он велел ей носить на чердак какие-то жестянки, да много чего говорила, только я не запомнила. И о Сабине тоже говорит, говорит и плачет. Говорит, что должна у нее прощенья просить. Папа велел нам про Сабину молчать, не говорить, где она. У Ханули все в голове перемешалось. Днем она спит, ночью по лесу гоняет. Ярек сказал…
Я проводил Эмильку домой еще и потому, что надвигалась гроза. Весна в том году, мне помнится, выдалась сухая, солнечная и даже жаркая. И вот из-за гор послышались первые отдаленные раскаты грома. Мы шли через лес. У обрыва, там, где мы с Отцом первыми открыли нефть, суетились рабочие. Сам директор Пшениц присматривал за ними и отдавал распоряжения. Какие-то люди, одетые по-городскому, наверное, гости Директора, наблюдали за постройкой нефтяной вышки. Один из них что-то записывал в блокноте. Физиономия у него была при этом крайне недовольная. Директор мельтешил перед ним с самым услужливым и любезным видом. Я почувствовал некоторое удовлетворение при виде того, что этому надменному, унизившему нас человеку приходится перед кем-то плясать. Я заметил также, что сюда привезли бревна, штабель досок и несколько массивных бетонных колец. Чуть пониже того места, где осталась глубокая яма от поваленной нами пихты, выкопали глубокую и широкую канаву. Чтобы она не осыпалась, со всех сторон ее обили досками. Мы с Эмилькой хотели было заглянуть, глубоко ли, но рабочие сердитыми окриками отогнали нас. Они спешили, то и дело посматривая на небо, угрожающе темневшее на фоне листвы.