На том и закончилось мое путешествие в Город. Начальник сам отвел меня к поезду и поручил кондуктору. Теперь я сидел в вагоне на лавке рядом с другими пассажирами. Мы ехали ночь и еще день, кондуктор помог мне сделать пересадку.
Сегодня, когда я вижу прошлое во всей его полноте, самую большую боль доставляют мне вовсе не воспоминания о том, что мне пришлось испытать во время моего долгого ожидания и путешествия в Город, со всей силой запоздалой горечи я жалею о том, что три раза был совсем рядом с Отцом и все-таки мы не встретились. В первый раз мы разминулись с ним, когда я пришел в комендатуру у нас в Местечке; разделила нас всего одна лишь секунда, и этого было довольно, чтобы мы не встретились в том длинном коридоре. Во второй раз это случилось в Городе, в ресторане, куда привела меня женщина с красной сумочкой; Отец зашел туда же выпить пива, а я в это время, должно быть, уже спал под стойкой в гардеробе. Но самым обидным и сейчас, спустя столько лет, кажется мне то, что мы с Отцом возвращались домой одной и той же дорогой, одними и теми же поездами, и все-таки и на этот раз судьба подшутила над нами.
Чем ближе мы подъезжали к Местечку, тем неспокойней становилось на душе. В вагоне все говорили только о наводнении. По дороге мы видели, что реки и в самом деле вот-вот выйдут из берегов. Поезд ехал кружным путем. На одной из станций, для меня незнакомой, почти все пассажиры сошли. Я не знал, как мне быть. Не мог найти кондуктора, которому поручили меня опекать. Люди с большими узлами, как очумелые, носились по узкому перрону, то садились в поезд, то снова вылезали. Наконец поезд тронулся, но спустя час или два остановился в чистом поле. Стоял он долго. Я вылез из вагона. Дождь равномерно бил в глухую темную пустоту. Мерным вздохом паровоза, голосам машинистов вторил какой-то другой, все нараставший и грозный гул. Вскоре неопределенность нашего положения кончилась, пришло известие, что дальше ехать нельзя: мост на реке под угрозой. Я порасспросил сновавших по путям людей, далеко ли мое Село. Мне сказали, что не так уж и далеко, но советовали не плутать ночью, а остаться в поезде и дождаться утра.
Я не мог ждать. С тех пор как я остался один, без Отца, я разучился спокойно ждать. Мучительное, болезненное беспокойство разъедало мою душу, и я предпочитал делать хоть что-нибудь, пусть даже и без всякого толка, чем не делать ничего.
Я сошел, а вернее, скатился с крутой насыпи, отыскал какую-то тропинку в поле. Огоньки, светившие кое-где в окнах вагонов, постепенно рассыпались и исчезли в сумраке дождливой ночи. Но понемногу глаза мои привыкли к темноте. Я шел все вниз да вниз, скользя по мокрым от дождя тропинкам, ноги сами несли меня в те края, где ждали меня мои леса и горы. В хлебах шелестел дождь. Иногда дорогу преграждали быстрые, извивающиеся змейкой ручьи. Наконец мне удалось взобраться на высокую плотину. Влез я на нее, огляделся по сторонам и испугался. Река вышла из берегов, с сердитым шумом несла она свои воды, таинственно и неприветливо поблескивающие в ночи. В одном месте плотина была прорвана. Я с трудом обошел поток и двинулся дальше по плотине, теперь уже с двух сторон окруженный водой. Вскоре плотина моя разветвилась, я пошел по дамбе, которая показалась мне более надежной. Она и привела меня в лес. То, что казалось мне плотиной, теперь сровнялось с землей вокруг и наконец незаметно перешло в еще не очень ясный контур лесной дороги.