Яэль не спалось. Не из-за боязни кошмаров или отсутствия усталости, а из-за сердца в груди. Того самого, что до сих пор бешено стучало от клейкой, как паутина, близости Луки. Того самого, что трепетало от невероятного знания, что Мириам здесь, жива. Тонуло в крови людей из сна. И не знало, что чувствовать.
Две части Яэль – жизнь и душа – столкнулись в противоборстве.
Во многих отношениях ей было лучше рядом с Мириам. Прочно, безопасно. Третий волк знал её, привязывал Яэль к её ранней версии. Но маленькая девочка из лагеря смерти не соответствовала парню в коричневой куртке. Их разделяли целые миры и года. Смерти и смерти, и смерти.
Она не могла винить Мириам за ненависть к Луке. Сама она тоже с первого взгляда возненавидела Победоносного. (И со второго. И с третьего). Его повязка со свастикой и чванливая, вышколенная военная походка действовали на нервы. Она смотрела на него и видела врага.
Теперь она смотрела на Луку – ожог, лоснящийся на ключице, взгляд синих глаз, скорее вопросительный, чем требовательный – и видела не врага, а парня под маской. Союзника. Друга. Кого-то большего, – шептало в груди покалывающее сердце.
Что теперь?
Теперь Лука боялся.
Как и она.
Яэль лежала без сна, устремив взгляд из кузова грузовика на лес, который не могла видеть. Прошли часы. Дорога стала ровнее – перетекла в асфальтовую. Яэль почувствовала запах Молотова раньше, чем увидела сам город. В воздухе витала война: перечный аромат пороха, едкий – пепла. Поднимался рассвет, но когда Яэль смотрела наверх, она видела лишь беззвёздное выцветшее марево. Дым распространялся по небу, затягивал всё вокруг.
Город появлялся улица за улицей, тусклыми полосами цвета. Яэль представила, как живописно было бы это место, залитое дневным светом и очищенное от дымки войны. Большие дома в стиле барокко, выкрашенные в цвета неба и нарциссов, соседствовали с деревянными купеческими домами. Большая часть окон была разбита, осколки стекла блестели на улицах. Часть самых величественных зданий – тех, у которых на балконах ещё развевались обрывки знамён со свастикой – была сожжена, края дверных проёмов окрасила сажа. Тёмные комки валялись на улицах, лежали неподвижно, всем своим видом крича ТЕЛА.
Советская колонна не встретила в городе никакого сопротивления, только трупы. Когда грузовики въехали на центральную площадь Молотова, Яэль увидела почему. Район окружили подразделения, с которыми было приказано встретиться Пашкову – транспорт, солдаты, даже танки. В центре их кольца были молотовские национал-социалисты. Десятки эсэсовцев в чёрной форме стояли в центре площади – поближе к железной статуе фюрера – заострившиеся подбородки, несгибаемые позы. Несколько сотен безоружных коричневорубашечников собрались в нервные группки. В их рядах был раскол; одни сорвали с форм национал-социалистические эмблемы, заменив свастики и орлов рваной тканью. На других вообще не было формы. Седовласые деды стояли рядом со школьниками и обычными рабочими с мозолистыми руками и обветренными лицами – людьми, чьи кости слишком легко были видны через кожу.