Рядом, на пустом еще столе, стояла — именно стояла, на четырех кнопках-ножках, — лаковая сумка. И раскрытая картонная коробка. Дебольский не удержался и на ходу заглянул внутрь: кофейная кружка, пачка стикеров, держатель для телефона, прочая ерунда.
И остро почувствовал какую-то несоразмерность. Все в этой женщине было уж очень, до неестественности. Сумка эта, букет. И крутящееся кресло под кожу — новое, явно притащенное из конференц-зала: ребята подсуетились.
Дебольский сел на свое место и только через четверть часа осознал, что пахнет в кабинете не селекционными пластмассовыми цветами, а духами. Непривычной для обоняния смесью свежести и какой-то приторной цветочной горечи. Никто из их девочек на такой знойно-вызывающий аромат бы не решился.
Но самой Зарайской на месте не было: кресло одиноко стояло спинкой к столу. Это, впрочем, было вполне объяснимо: первый рабочий день — беготня по кабинетам. Показаться шефам, с кучей справок и выписок забежать в бухгалтерию.
Перезнакомиться со всеми, кого встретишь на пути.
Сами отдельцы были на местах, но как-то странно суетливы. Попов, чья блестящая лысина по временам виднелась из-за стеллажа, почему-то нервничал, поглядывал на дверь, раздухарившись и даже не пытаясь скрыть из глаз неприязнь. Волков бросал взгляды на оставленную на столе сумку и был восторженно-весел.
Дебольский внешне, во всяком случае так ему казалось, соблюдал абсолютную невозмутимость. Да и внутренне нельзя сказать чтобы уж как-то особенно волновался. Но все же… Ждал.
Семнадцать лет прошло, интересно было хотя бы одно: узнает-не узнает. А если узнает, то как подойдет, что скажет. По мере течения дня он все больше раздражался, чувствуя себя не в своей тарелке. Будь его воля, он бы, пожалуй, предпочел, чтобы Лёля Зарайская не приходила к ним работать. И не потому, что испытывал к ней какие-то недобрые чувства. А просто из-за того, что это выбивало его из привычного ритма существования. И, может, отчасти даже нарушало душевный покой.
Однако Зарайская была здесь. И ближе к обеду ураганом вбежала в офис, распахнув дверь так, что порыв ветра внес волну ее странных духов: Дебольский был прав, это от нее пахло смесью горечи и моря.
Волков расцвел, Попов посмурнел еще больше, напряженно ссутулил плечи и сварливо бросил:
— Закройте дверь, пожалуйста. Сквозит!
Впрочем, Зарайская его не услышала.
Она влетела в кабинет не одна, а с Жанночкой, прижимая к груди кипу разноцветных желто-сине-красных папок. Движением фокусника, рассыпающего перед публикой конфетти, сбросила их на стол — прямо под свисающими гроздьями шикарного букета — и, о чем-то оживленно переговариваясь с шефской секретаршей, скрылась в кабинете кадровичек.