В гостиной уже собрались все, кроме поэта. Круглолицая жена вздыхателя накрывала на стол и в ответ на мое «здрасьте» лишь на мгновение приподняла голову. Поэтесса оттащила меня в сторону и, захлебываясь, приступила:
— Он только что сказал мне: «Я так не хотел, чтобы она приходила, а она все равно пришла!» Зачем вы пришли к нему? Зачем вообще вы повсюду ходите незваной?
— К кому? К кому еще я хожу незваной? — растерялась я.
— Как к кому? — зашипела поэтесса. — А к нашему поэту?!
— Он приглашал меня! — закричала я, вне себя от вздорности и несправедливости этого обвинения.
— Он? Вас? — взвыла поэтесса. — Вот уж неправда! Он никогда никого не приглашает и вас не мог пригласить, не мог!
Казалось, еще секунда, и она заплачет.
— Какая вы нахалка! — с удвоенной силой продолжила она. — Я помню, помню, как вы пробирались на суд к Артуру, притворяясь его родственницей. Я не решалась пройти, я сидела в коридоре, а вы, вы…
— Но ведь они наполняли зал своими людьми и впускали только родственников, — пыталась оправдаться я, отступая в дальний угол комнаты и чем дальше, тем больше чувствуя себя страшной преступницей.
Наконец, всех пригласили к столу, и после традиционных поздравлений имениннику речь, естественно, зашла о поэте.
— Да, — говорил Артур, опрокидывая очередной стакан и на глазах становясь чувствительнее, откровеннее и хмельнее, — да, может быть, я преступник, может быть я последний-распоследний мерзавец, но в его доме все, все до полочки в ванной, сделано моими руками. Так имел ли он право после всего этого, имел ли право, скажите мне?..
Дальше, волнуясь и задыхаясь, говорила поэтесса:
— Я ездила к нему в лагерь. Тогда еще, в те суровые времена. А он, он даже не позвонил мне, когда умер мой отец. Он — самое большое разочарование в моей жизни… — голос ее дрожал, глаза наполнялись слезами.
— Ну чего же вы хотите? — ворвалась я в разговор, бросив выразительный взгляд на вздыхателя. — Он же мужчина. Разве мужчины способны чувствовать?
— Что вы такое мелете? — подскочил Артур. — Да я, когда этот человек заболел, я уже после всего, что он натворил, уже после его выступления объездил весь город, чтобы достать ему лекарство.
— Подумаешь, — усмехнулась я, бросив еще более выразительный взгляд на съежившегося вздыхателя, — не спорю, лекарства вы, мужчины, доставать умеете, но морально, морально поддержать в трудную минуту…
К счастью, появление поэта прервало мой монолог. С выпирающим кадыком петуха, готового к бою, он подошел к Артуру, и, натужно кривя рот в улыбке, протянул ему кассету: