Это при том, что видит же, что я сижу за столиком. Уж и не знаю, чем он их так прельстил. Может, тем, какими яствами меня угощает. Может, им завидно элементарно. А я вижу всю эту кутерьму и горжусь, что он выбрал именно меня. Хотя я ведь не проститутка какая-нибудь и не шаровичка. Просто он мне понравился. Высокий, широкоплечий и денег не жалеет. И я уже предвкушаю, как славно мы покувыркаемся, и он это предвкушает. Смотрит на меня во все глаза и облизывается.
И тут не в добрый час вспоминаю я про деньги в трусах. «Как-никак, — думаю, — там все же тысяча долларов, и он непременно увидит, что там что-то зашито. Или увидит или нащупает. А я ведь даже ничего о нем не знаю. Ну и что из того, что за одну только жратву он выложил кругленькую сумму? А может, он профессиональный вор? И на самом деле, откуда у него деньги на черную икру? Видно, он грабит таких же, как я, туристок, останавливающихся в гостинице».
— Извините, я сейчас! — вскакиваю я и бегом в свой номер. А он даже за мной и не гонится, даже в дверь мою не стучит. А я всю ночь не сплю, ожидая стука. Думаю, он будет кричать: «Шаровичка проклятая! Покушать — покушала и не расплатилась!» А он, должно быть, решил, что насильно мил не будешь. Ну, не знаю, что он там решил. Ничего я про него не знаю и так и не узнаю. А рано утром, прямо в шесть утра, я выезжаю из гостиницы. И целый день брожу по городу, и мне хочется есть, а рублей у меня уже нет, ни одного.
«Ну и что ж, — думаю, — день поголодаю. Не страшно. А там ночь езды — и Харьков. А в родном Харькове с этими долларами можно жить целый год. Так что не зря я два месяца, как проклятая, отпахала». А как старуха надо мной издевалась! И то ей подай и это принеси! А дочка ее почему-то хотела, чтоб я называла старуху «има», то есть «мама». Вот я и называла ее «има». Только в глубине души я ее не любила. Наверное, за то, что она никуда меня от себя не отпускала. Она, видно, считала, что я должна ей прислуживать все двадцать четыре часа в сутки, и разговаривать с ней и всячески ублажать. А я специально готовилась к поездке в Израиль и год в своем Харькове учила иврит. Но разговаривать мне с ней было не о чем! Она ведь была хасидка. И все ее разговоры — только о Боге. И она хотела, чтоб я тоже уверовала, и читала мне Тору, и толковала ее. А я с трудом удерживала зевоту, хотя и притворялась, что очень заинтересована.
Но я отвлеклась. Кажется, я остановилась на том, что целый день бродила по Кишиневу и думала о кабаках и ресторанах и о том, что у меня будут в поклонниках смазливые мальчики лет эдак на десять моложе меня. А потом я поспешила на вокзал.