— Вы на два часа передержали свои вещи! Вам нужно доплатить сто рублей! — сообщили мне в камере хранения.
— Но у меня нет ста рублей! — взвыла я. — У меня нет ни одного рубля. И вообще, через пятнадцать минут мой поезд уходит!
— А нас это не касается! — услышала я в ответ и поняла, что мне-таки придется снимать трусы и вытаскивать доллары.
И я побежала в туалет. Но тут меня ждал удар. Все кабинки в туалете без дверей, и народу — по бабе к каждой.
«Да они меня прямо здесь и утопят! — перепугалась я. Надо идти в крайнюю кабинку. Оттуда, может, будет не видно!»
И тут крайняя как раз освободилась. Но только я направилась к ней, как какая-то баба загородила мне дорогу.
— Я в крайнюю! — завопила она. — А вы идите в другую и не подглядывайте!
«Должно быть, у нее тоже доллары в трусах», — чуть не расхохоталась я, хотя мне уже было не до смеха.
И точно, зашла она в кабинку и стала чем-то там шелестеть. А я подождала, пока она выйдет, зашла вслед за ней, и, что бы вы думали? — прямо на полу увидела сто рублей, то есть две купюры по пятьдесят. В конце концов, сто рублей невелика потеря, и та баба не очень-то пострадала, но дело-то вовсе не в ней. Дело в том, что эти деньги послал мне Бог. Потому что иначе я просто не вышла бы из туалета и так и лежала бы там зарезанная, задушенная или утопленная. Ну что ж, мне оставалось поднять эти деньги и бежать в камеру хранения. А там — ту-ту! И я приехала в Харьков и все заработанное в Израиле, все без остатка, отдала хасидам. Так что теперь я изучаю Тору в иешиве[11]. И мне это очень даже нравится. А на остальное мне уже глубоко начхать. Вот такие дела!
Сегодня с утра раздался звонок.
— Мы с Айзеком собираемся навестить тебя, — сообщила Инночка, — уже заказана машина. Ты знаешь, что в Адассе, где ты как раз и лежишь, знаменитая синагога с витражами Шагала?
— Знаю.
— А врачи отпустят тебя посмотреть ее?
— Отпустят, да только я боюсь ходить без провожатых. Я шатаюсь и еще должна волочить на себе капельницу.
— Ну, сопровождение у тебя будет соответствующее — я и Айзек, — хихикнула Инночка.
— С вами мне ничего не страшно, — отчаянно соврала я.
Дело в том, что у Инночки рассеянный склероз, а у Айзека переломана шея, и явиться ко мне они должны были на своих инвалидных колясках.
— Мы хотим дать вам мочегонное, — вошла в палату сестра.
— Мочегонное? — взвыла я, — но почему?
— Потому, что за день вы поправились на три килограмма.
— Подумаешь, три килограмма! За полтора года я двадцать килограмм потеряла, и кожа на мне висела, как на вешалке, а теперь хотя бы разгладилась чуть-чуть.