Однажды, когда она стояла в очереди в посудной лавке, какой-то горбоносый старик лет под восемьдесят обратился к ней на непонятном, но странно знакомом языке.
— Вы еврейка, — продолжил он уже по-русски, видя ее недоумение, — а я преподаю идиш. Хотите, буду обучать вас бесплатно?
Софа удивилась и спросила старика, зачем ему это нужно. Старик ответил, что он договорился на телевидении, чтобы два раза в неделю там по полчаса читались литературные произведения на идише. Ему нужен диктор, и он считает, что она с ее внешностью подойдет для этого.
— У меня много учеников, — добавил старик, — все они прекрасно знают язык, но ни у кого из них нет таких выразительных печальных еврейских глаз, как у вас.
Софа была польщена и обрадована. Первый раз за всю жизнь хоть один мужчина, пусть даже старик, сказал что-то хорошее о ее внешности. Она-то считала себя дурнушкой.
— Я согласна, — ответила она.
Старик дал свой адрес, и Софа стала приходить к нему на занятия. А после занятий старик доставал со шкафа толстые пропыленные альбомы и показывал ей фотографии своих родных. Особенно он любил показывать фотографии покойной жены и сына. Сын был сфотографирован сначала грудным младенцем, потом в детском саду под елкой в костюме зайчика, потом шли всякие фотографии времен пионерского лагеря, потом свадебные. На последней сыну было лет тридцать, а дальше фотографий не было. Софа так и не решилась спросить, где теперь его сын.
Она вообще ни разу не видела, чтобы к старику хоть кто-нибудь приходил, ни разу не слышала, чтобы у него хоть когда-нибудь зазвонил телефон. Кроме того, квартира старика явно много лет не убиралась, но его это как будто мало беспокоило, да и Софу, признаться честно, ничуть не волновало.
Все больше и больше погружалась она в стихию незнакомого языка. Что-то просыпалось в ее душе, что-то начинало в ней звучать: мелодии еврейских песен, слышанные в детстве, но давно схороненные под пеплом воспоминаний, голоса бабушки и дедушки. Ей казалось, она нужна всем евреям города, которые, конечно же, рады будут услышать по телевизору свою забытую плачущую гортанную речь. Она даже перестала застывать и проваливаться. Каждая секунда жизни теперь была дорога ей. Она составила расписание, когда вставать, когда читать, когда учить новые слова. И еще она стала готовиться к тому, чтобы самой когда-нибудь обучать языку еврейских детей. Она даже попросила у соседки стопку не нужных той журналов «Веселые картинки» и вырезала картинки из журналов, наклеивала их на плотную бумагу, а на обратной стороне карточки надписывала название слова на идише. Она рылась в библиотечных книжках с играми для детей, пытаясь приспособить эти игры для изучения языка. Настал день, когда она почувствовала, что ей уже недостаточно общения только с одним стариком. Это произошло где-то через полгода после начала занятий. И тогда она сказала ему: