Вы представляете, дрянь какая! Значит, как поселиться у женщины, как дневать у нее и ночевать — так пожалуйста. А как что другое — так, видите ли, даже в подтексте этого нет. Но у нее-то, у нее было это в подтексте, было!..
Только она говорила: «Эта тайна уйдет со мной в могилу».
И, конечно же, долго так продолжаться не могло. Уж не знаю, кто кому что высказал, но вскоре они разбежались. А снедаемая страстью Тамила как вышла на старт, так уже и не останавливалась и всю свою нерастраченную любовь вылила на голову совсем пропащего алкоголика, который по пьянке сжег собственный дом и, по существу, жил на улице. Она даже начала писать роман в надежде задорого его продать и приобрести для своего алкоголика какую-нибудь развалюху в деревне.
«Я могла бы, конечно, поселить его у себя, — говорила она, — но если бы ты видела, как он реку вброд переходит, как умеет отыскать этот брод, ты бы поняла, что он — дитя природы. Нет, ему не выжить среди серых городских камней…»
Думается, кроме умения переходить реку вброд, других достоинств у алкоголика не было, и как мужчина в силу своего беспробудного пьянства он тоже ничего из себя не представлял, но Тамила утверждала, что это для нее не главное, а тем временем писала все лучше и лучше, и за полгода написала роман, и умудрилась выручить за него кругленькую сумму. Тогда она тут же осуществила задуманное, купила в деревне какую-то хибару и каждую субботу и воскресенье наезжала туда, возвращаясь такой счастливой и вдохновленной, что, думается, она там тоже научилась переходить реку вброд и даже всерьез пристрастилась к этому.
И вдруг в Тамиле проснулся голос крови, и она вспомнила, что она еврейка, и решила, что должна жить на земле своих предков в Израиле.
Последнее время, надо сказать, Тамила упорно скрывала от меня, кем она работает и чем зарабатывает на жизнь, и я уже заподозрила, что занимается она чем-то не совсем благовидным и, может быть, даже торгует краденым или, скажем, наркотиками. Как вдруг выяснилось, что работает она ни много ни мало…, а раввином. И, глубоко потрясенная, я поняла, почему ей стыдно было признаться мне в этом. Ну, во-первых, будучи женщиной, она не имела никакого морального права работать раввином, а во-вторых, не зная иврита, проводить службу она могла лишь на родном, русском, совершенно не подходящем для такого рода дел языке.
Но тут выяснилось, что прогрессивные иудаисты, у которых она как раз и получила эту хлебную должность, в своей прогрессивности зашли так далеко, что признали и женщину-раввина, и русский вместо иврита, и даже иногда вместо обычной молитвы исполняли молитву Окуджавы «Господи, дай же ты каждому, чего у него нет», которая, согласитесь, не совсем молитва и не совсем еврейская.