Иван показывает кулак.
— Тяни, зараза! Я тебе это танго потом напою. — Виктор тянет букву — крюк срывается, надо наглухо крепить тросик к букве.
Иван отстегивает карабин и спускается — медленно, медленно, по ноге перевернутой буквы.
Виктор оцепенело молчит.
Буква начинает качаться: к скале — от скалы, к скале — от скалы.
Иван добирается до первой перекладины, зажав ее ногами, пытается привязать тросик и круто кренится с буквы. Виктор бессильно жмурится. Но Иван чудом удерживается, закрепляет тросик и лезет к крепежным канатам.
Виктор шипит:
— Что ж ты, дурак, вокруг буквы-то цепью не охлестнулся.
— Не хватило бы, — у Ивана тоже перехвачено горло, и он тоже сипит. — Тяни!
Виктор тянет за тросик, буква встает на место. Иван прочно прихватывает ее хомутиками.
* * *
Лозунг этот «Привет первопроходцам!» в Каре виден из любого двора и проулка. Поэтому жители давно уже заметили людей на скале, поправляющих букву. Кто-то из жителей, засмотревшись, ткнул сигарету горящим концом в рот, кто-то оступился с крыльца, кто-то замер посреди двора, открыв рот.
* * *
— Ты зачем туда лез? — спрашивает Татьяна еще запаленного, тяжело дышащего Ивана. — Кто тебя просил?
— Сам догадался. — У Ивана мокрые волосы, черная, внезапно вылезшая щетина на щеках, придающая ему излишнюю измученность. — Успокойся. Не так уж это опасно.
— Думаешь, букву перевернул и все на место встанет? — Глаза у Татьяны дымчато сухи и непривычно жестки. — Ошибаешься.
— Тяжело мне было на эту букву смотреть. Так сердце корябало…
— Ты что, лучше его хочешь быть? С мертвым соревнуешься?
— Извини. Я же как лучше.
— Нет. Не «в извини» дело. Ты что хочешь? Смерть вычеркнуть? Память? Судьбу переиначить?
— Хочу, чтоб нам с тобой хорошо было.
— Эх ты!..
* * *
Ветреный, с мелким ледяным дождем день в конце октября. Тоскливая трава на обочинах, жидкая грязь на дорогах и в полях. Дождь временами приостанавливается, и тогда с особою отчетливостью ощущается, как тяжелы и неторопливы тучи над Карской падью.
К сельскому погосту тянутся одинокие фигуры стариков и старух с батогами, в старых шубейках, идут люди помоложе, с зонтами, в клеенчатых плащах, — все либо с бумажными цветами, либо с пихтовыми ветками.
У могил, хоть и слякотно, сгребают листву, кое-где у подножия крестов и пирамидок в полиэтиленовых пакетах лежат яйца, пироги, кое-где устроены кратковременные шатры из зонтов, накидок и плащей.
Сидит за оградой старуха, с тихой улыбкой кормит воробьев, слетевшихся на могилы. Сидит семья: муж, жена, трое детей в пионерских галстуках — поминают деда, солдата Отечественной. Много слез здесь и много значительной душевной собранности.