— Светлее, нет, стало? Сейчас такую шишку набил, думал, сосна от искр вспыхнет.
— Что с движком-то? — спрашивает Виктор.
— Трубки засорились, утром посмотрю. Пятака ни у кого нет? Может, сведу до утра?
* * *
Сумерки сгущаются над Карской падью. Фиолетовая осенняя прозрачность возникает из глубины этих сумерек. Костя встречает Татьяну у дверей аэровокзала. Она в аэрофлотской форме, в синей пилотке, с сумкой через плечо. Кажется, вокруг нее все время образуется некое нравственное поле, некий фон вечерней чистоты и ясной грустя.
Костя в брезентовых самодельных джинсах, в красном свитере, в штиблетах с самодельно наращенными каблуками.
— Тань, я все сделал. Зайдем покажу.
— Спасибо, Костя.
— Оградку покрасил, скамейку подправил, подчистил все.
— Спасибо.
Идут к Каре, дома которой уже светятся кое-где окнами сквозь шапку деревьев над сельским погостом. Вечер густеет и густеет.
— Ну что, Костя? Взял тебя в оборот десятый?
— Обыкновенно. Дотянем последнюю милю.
— Видела Галочку твою сегодня. Стройная, ловкая — приятно смотреть.
— Галке сейчас не до меня. В институт собирается, обновы шьет…
Татьяна с грустной шутливостью ерошит Косте волосы.
— Не горюй. Увидит — сердце у тебя понятливое, сама к тебе потянется.
— Хорошо бы так…
— Разберется твоя Галочка, что к чему…
Под деревьями погоста уже тяжелые тени. Над воротами погоста прибита проржавевшая жестяная вывеска, в углах которой нарисованы кресты, а посередине написано славянской вязью: «Место вечного успокоения живущих». Костя останавливается.
— Не рассчитал. Уж совсем темно.
— Все равно зайдем.
Костя зажигает спичку — пламя выхватывает из кладбищенской мглы фото: лицо Александра, строгое, напряженно-серьезное. Костя держит спичку, пока огонь не хватает за пальцы. Хочет зажечь новую, но Татьяна говорит:
— Не надо.
Садится на лавочку в ограде.
Костя присаживается с краю, упирает руки в колени, сидит, готовый встать вместе с Татьяной, готовый откликнуться на любой ее знак и вздох.
Татьяна говорит:
— Вечером первый раз здесь. Днем я обязательно реву. Вижу и реву. А так легче… Сколько уже его нет!.. Пропадает память о нем, а ведь он был хорошим человеком. Как этого мало, чтобы люди не забыли. Понимаешь?! Только я и буду помнить.
— Как ты, наверное, никто не запомнит. Я — по-своему, мать — по-своему… Еще какая родня.
— Даже Вовка его не запомнит. Пойми, Костя! Пусть по-своему, пусть родня! Но что же будет, если и я забуду. Должен же он в ком-то жить. Имеет право хоть в одном человеке жить и жить!
* * *
Зеленый вагончик, поставленный на брусья-полозья, с торцов прислонены лесенки с перильцами, по карнизу идет надпись: «Чародейка — мужской и дамский салон». В так называемом дамском салоне — маленькой комнатке — сидит Татьяна. Две парикмахерши, этакие спортивно ухоженные девочки, хлопочут возле нее.