Все вроде бы приладились к этой жизни, даже Себ и Гил. Себ так и носил горделиво свой фитнес-браслет, хоть в нем давно села батарейка, но больше не пытался затевать Игры. Мы продолжали обустраивать Бикини-Ботом. В доме появился стол, и я сообразил, как сделать из раковин светильники с рыбьим жиром (фитили мы каждый вечер зажигали от костра). Они пованивали, но могли гореть несколько часов. Я еще кое-что соорудил: бадью, чтобы собирать воду из водопада, и туалет с седалищем над расщелиной в скале. Мы каждый день купались и поочередно то охотились, то рыбачили. Дела шли хорошо.
До той ночи, когда мне поплохело. Я проснулся в темноте, в агонии. Голова — сплошной ком боли. И тут я понял однозначно, что зуб нагноился, и мне представилось: будь у меня зеркало, я бы увидел в нем огромный зеленый шар вместо головы, зеленый и блестящий от пота, как те зеленые гонады на пальмах. Вокруг все мирно спали, а я извивался от боли. Стоило прилечь, и зуб дергало — хоть вой. Я прямо слышал, как в воспаленном нерве бьется пульс. Но сидя я не мог уснуть. И я не знал, как мне быть. Если инфекция распространится, она может меня убить. Я попытался пожевать очередную порцию ивового порошка, которую оставил мне на ночь Ральф, но вся челюсть болела так, что я и жевать толком не мог.
Я припомнил фильм «Изгой», где Том Хэнкс выбивает гнилой зуб коньком. Должно быть, я раз сто пересматривал это кино в пору увлечения робинзонадами, но всякий раз зажмуривался, когда металлическое лезвие касалось зуба. А теперь, будь у меня под рукой конек, я бы собственноручно выбил себе этот зуб.
Я немного побродил по острову под голубой луной, любуясь серебристым морем и чернеющими, колеблющимися на ветру пальмами. Но и это зрелище не уняло охватившую меня панику. Я умру здесь, а Себ в итоге восторжествует. Мы с ним играли в детские игры, в бирюльки, а вот настоящая Игра, где ставка — жизнь и смерть. Затянувшаяся Игра — ударил-то он меня уже давно, и только теперь инфекция проникла в мою кровь и движется к органам, разъедает их, убивает. Каждым биением своего позеленевшего сердца я проклинал Себа.
Нет спасения. О зубе я не говорил никому, кроме Ральфа, не хотел подставляться. Наконец, обессилев, я снова лег и подумал: может, уж и не поднимусь? Наверное, я провалился в лихорадочный сон, бред: мне привиделся призрак в белом, он заслонил звезды. Таинственный обитатель острова наконец-то явился. Мне представилось, в духе «Сердца тьмы», как я карабкаюсь на Монте-Кристо, и глаза неведомых существ мерцают в ночи, как звезды, тревожные крики и визги доносятся из черных зарослей. Нет ли у этих тварей господина? Может быть, тут уже есть колонист, и он наблюдает за нами, и у него дурное на уме?