Илья Ильич не отходил от постели жены. Сон больной был тяжелый, она металась, вздрагивала и часто просыпалась, с ужасом всматриваясь в глубину комнаты.
– Ах, это ты, – говорила она, узнавая мужа, и несколько успокаивалась. – Ой! Тяжело, тяжело! Господи!
Прерывистое дыхание становилось ровнее, глаза закрывались, она впадала в забытье и засыпала.
Ночью Илья Ильич пошел отдохнуть и посадил у постели горничную, строго наказав ей сейчас же его разбудить, как только барыня проснется.
Елена Никитишна недолго спала. Вскочив с постели, она вытянула вперед руки и закричала:
– Не троньте, не троньте его! Не позволю! Не дам, не надо, не надо!
Горничная схватила ее за руки.
– Барыня, барыня, лягте, успокойтесь.
– Ах, это ты, Дуня, – очнулась она, – а барин спать ушел?
– Пошли отдохнуть, приказали разбудить их, как только вы проснетесь.
– Нет, нет, не буди, Дуня, не надо. Пусть спит. Знаешь, Дуня, у меня есть к тебе просьба.
– Приказывайте, барыня, я все исполню.
– Нет, Дуня, ты поклянись, что не выдашь меня и исполнишь. Никому, никому не скажешь?
– Помилуйте, барыня, зачем же я буду говорить, если вы не приказываете.
– Нет, ты поклянись.
– Клянусь.
– Перекрестись.
Горничная перекрестилась.
– Вот так. Ты меня любишь?
– Люблю, барыня, вы меня никогда не обижали.
– Я тебе приданое все сделаю, триста рублей деньгами дам.
– Оченно вами благодарна, барыня, извольте приказывать.
– Постой, сходи посмотри, спит ли барин.
Дуняша ушла, а через минуту вернулась.
– Спят, не раздеваясь.
– Крепко?
– Крепко.
– Слушай, Дуня… Ты знаешь здесь недалеко трактир Куликова?
– Знаю, знаю: «Красный кабачок».
– Этот самый. Так слушай. Сходи завтра рано утром к Куликову, скажи, что я очень больна и прошу его написать все, что он хочет мне сказать. Я хотела принять его сама завтра, но не могу, а мне очень нужно узнать у него про одно дело. Только, понимаешь, ни Илья Ильич, ни другой кто-нибудь не должны никогда ничего об этом знать! Слышишь?! Ты клялась ведь!
– Не извольте беспокоиться, сударыня, никто не узнает.
– Спасибо! А я тебя не забуду! Ах, мне тяжело!
Елена Никитишна откинула голову и закрыла глаза. Тень Онуфрия Смулева, ее первого мужа, как кошмар, давила ее. То он являлся ей окровавленным, со страдальческим лицом, зияющей раной на шее, то грозным, величественным, гневным, с протянутой карающей рукой. Иногда ей явственно слышался голос Смулева, звавшего ее на помощь, просившего пощады, а иногда голос этот звучал так громко, что она вскакивала с постели и хотела бежать. С того самого вечера, когда Куликов таинственно намекнул ей на Серикова и на исчезновение Смулева, мысли о покойном муже не выходили у нее из головы и преследовали днем и ночью; во сне и наяву она переживала роковые события в Саратове. И странно: раньше как-то она никогда не вспоминала обо всем этом, была совершенно равнодушна к памяти мужа и Серикова, а тут… тут оба мертвеца поочередно мучают ее, требуют объяснения, ответов.