– Мистер Брубейкер? – спросил мистер Макшейн.
– Да. Он считает, что пересмешники не просто подражают другим птицам. Ну, то есть живым птицам. Он думает, что они могут также подражать голосам птиц, которых уже нет. Якобы звуки вымерших птиц передаются сквозь года от одного пересмешника другому.
– Интересная мысль, – сказал мистер Макшейн.
– Он говорит, что когда пересмешник поет, он все равно что возрождает окаменелости. Он говорит, кто знает, песни каких давних созданий слушали его предки.
Из-за слов Арчи Брубейкера в машине воцарилось молчание. Словно прочитав мои мысли, мистер Макшейн выключил кондиционер и опустил стекла. Волосы у меня затрепыхались от ветра, доносившего дымчатый аромат мескита.
Через некоторое время я почувствовал прикосновение руки Сьюзан. Ее пальцы перебирали мои.
– Мистер Макшейн, – тихо заговорила она. – Мы держимся за руки на заднем сиденье.
– Ага, – сказал он. – Гормоны, тинейджеры, все такое.
– Вам не кажется, что он милый, мистер Макшейн?
– Никогда об этом не задумывался, – ответил учитель.
– Ну, посмотрите.
Она схватила мое лицо и повернула вперед. Глаза учителя быстро изучили меня в зеркале заднего вида.
– Да, ты права. Он восхитительный.
Сьюзан отпустила мое побагровевшее лицо.
– Я же говорила. А вы не любите его?
– Ну, так далеко я бы не заходил.
Минуту спустя она опять подала голос:
– Мистер Макше-е-ейн…
Я ощутил что-то в ухе.
– Я засунула ему палец в ухо…
Такого рода глупости продолжали происходить в машине, пока мы не обогнули столовую гору и не увидели бурую дымку на горизонте, предвещавшую появление города Финикса.
Ее родители встретили нас в фойе отеля, где Сьюзан, мистеру Макшейну и мне были заказаны отдельные номера. После регистрации мы впятером пообедали в буфете ресторана. Потом мы проводили Сьюзан на автобус, который должен был доставить ее и еще восемнадцать других участников конкурса в западную старшую школу Финикса. Всего участников было тридцать восемь; девятнадцать уже выступили утром.
После полудня будет объявлено десять финалистов. Финал состоится вечером.
Честно говоря, никто из нас не удивился, узнав, что Сьюзан прошла отбор. Она была невероятно хороша. Сюрприз заключался в том, что речь ее была новой. Не той, с какой она выступила в старшей школе Майки. И не той, которую она неделями репетировала передо мной, Питером Синковичем и разными кактусами. И даже не той, что я выслушал накануне.
Но она была чудесной.
В ней были элементы прежних речей, а также кое-что новое, как это утро. Ее слова порхали как бабочки от образа к образу. Она перепрыгивала с дальнего прошлого (Барни, череп найденного Арчи доисторического грызуна) к настоящему (Корица) и далекому будущему (смерть солнца). От обыденного (старик, сидящий на скамейке у Тюдоровской деревни и кивающий всем) до необычайного (недавно открытая галактика у края Вселенной). Она упомянула серебристые фургончики с обедом, дизайнерские этикетки и волшебные места, а когда сказала, что ее лучший друг позволил ее ручной крысе покататься у себя на плече, на глазах у меня выступили слезы. Это была беспорядочная смесь, нагромождение разных фактов, и все же ей каким-то образом удавалось связать их вместе, нанизать все эти разрозненные элементы на общую нить – тему одинокого пересмешника, поющего в пустыне. Она назвала свою речь «Должно быть, я услышала моа».