На целевых прогулках мне не приходило в голову ничего, кроме тетралогического подозрения:
1. Меня постиг творческий кризис, которого я так опасался.
2. Ни с того ни с сего я необратимо спятил.
3. Я никогда не должен был садиться за письменный стол и помышлять о литературном творчестве.
4. Все еще может наладиться, если я навсегда откажусь от своих литературных амбиций, учитывая пользу, которую это решение принесет чешской словесности, издательствам и редакторам.
В подобных сознательных рассуждениях протекало мое стипендиатское время. Точнее, оно ниспадало каскадами. Кроме того, меня преследовала навязчивая идея, будто я, поддержанный пособием, обязан сдать книгу до окончания стипендиатского срока, хотя о такого рода обязательствах мне никто не намекнул ни словечком.
Результат был прямо пропорционален качеству работы. Я сдал роман, который законам этого жанра соответствовал лишь иногда, как лишь иногда корень мандрагоры бывает похож на тело человека. И, естественно, сей факт критика не оставила без внимания.
Этот ляп я мог объяснить не иначе, нежели пунктом вторым приведенной выше тетралогии.
Мы обладали таким множеством «живого огня», что легко могли впасть в пироманию. Наша Малышка явно преуспевала. Более того, учась в первом классе, она притащила запись в дневнике о том, что «подбрасывала лапшу из супа на высоту двух метров».
Я не мог понять, как учительнице удалось с такой точностью это определить, но за такое сообщение готов был расцеловать ее: значит, наше дитя перестало быть кашляющей тихоней, патологически привязанной к родителям. Малышка преуспевала так стремительно, что во время очередного набега на чужие владения сломала ногу. Я был чрезвычайно горд, что мой ребенок способен нанести себе увечье, явно свидетельствующее о его жизнеспособности. Я достал забытую спортивную коляску, укутал Малышку в одеяло вместе с загипсованной ножкой, победоносно демонстрирующей ее активность, и принялся возить дочку по улочкам Долины Сусликов.
Один. Мы с женой в каком-то молчаливом согласии стали теперь отдавать предпочтение одиночеству. На прогулках и за трапезой. Перестали таскать Малышку в город, к тетке и дяде Выкоуковым, чтобы иметь возможность пойти вместе в театр или кино.
Постепенно мы прекратили встречи со всеми старыми приятелями. Каждый сам по себе опасался, что сомнения в максимальном удовлетворении нашим браком написаны у нас на лбу.
Первоначальный восторг жены пред моей литературной деятельностью куда-то испарился.
Вполне возможно, что причиной ее охлаждения, или в лучшем случае принудительного восхищения, стали мои неврастенические припадки при печатании под диктовку. Жена была хорошей машинисткой, выучилась печатать еще в молодости у профессионалов. Моя капельная метода по принципу протекающего корыта за ее пулеметной стрельбой угнаться не могла. Столь нервная диктовка привела к тому, что в скором времени жена была уже неспособна сделать двадцать ударов без опечатки, чем, с одной стороны, обильно питала мою неврастению, с другой — прогрессирующую убежденность в ее глобальной бестолковости. Меня, кроме всего прочего, стали посещать приступы копролалии, что означает болезненные позывы к непристойным выражениям.