Ондржей протянул свои скованные руки.
— Постой! — сказал гестаповец поменьше ростом. — Лучше с ним не связываться, опасно!
— Не дури, — просипел тот, повыше, — не замерзать же нам здесь. — И он достал свой пистолет. — Снимай с него это!
Ондржей и в мыслях не держал такого: заводить господам машину, не питал он иллюзий и относительно того, что ждет его в гестаповском застенке. Для него это была последняя возможность употребить с пользой силу своих могучих рук.
Он вырвал ручку из рыла машины и, не разгибаясь, саданул ею по роже вооруженного гестаповца.
Изогнутая ручка была не самым подходящим оружием. Ондржей не удержал ее в руках. Второму гестаповцу досталось по физии просто кулаком. Ондржей разукрасил ему фото, как когда-то своему хозяину пекарю. Но это был уже не юнец, взбешенный тем, что его грубо разбудили. И врагом его был не пекарь. Ондржей бил, чтобы убить.
Третий гестаповец, опомнившись наконец от оцепенения, разрядил в широкую грудь Ондржея всю обойму своего пистолета.
Вот как погиб мой дядя Ондржей, брат моего отца, кузнец, шахтер-забойщик, цирковой борец, подпольщик, коммунист.
Таков конец легенды о шахтерском Геркулесе, не слишком отличающейся от преданий об античных греках. Конец легенды о его прекрасной жизни и героической смерти.
Согласно учебным пособиям и словарям, легенда — это предание о жизни священных особ, а иногда, утверждают они, это похоже на вымысел, выдумку, потому что кажется нам невероятным и невозможным…
Вторая мировая война дала слову «легенда» и другое значение, не отмеченное словарями. Но самое главное — в наших новых легендах нет никакой надобности что-то придумывать.
ЧЕРЕЗ СТРАДАНИЯ — К РАДОСТИ
Я только что вернулся со смены и разогревал себе на газовой плите обед, когда задребезжал дверной звонок.
Я открыл. За дверью стоял цыган Ройко Боды. Выглядел он, прямо скажем, не лучшим образом. Смуглое лицо было синюшным, глаза с красными прожилками налились кровью. Был он какой-то подавленный и отрешенный.
— Мастер-штейгерко, — произнес он своим извечным нищенски просительным тоном, — что же мне делать, золотой мой? Три недели уже в шахте не роблю, кушать ничего нету, и все-то время я пьяный. Меня посадят! Ей-боженьки, я повешусь! Глянь-ка, штейгерко, как руки трясутся.
И он протянул мне свои руки, почерневшие от глубоко въевшегося в кожу угля, с трауром под обломанными ногтями, чтоб я сам мог убедиться, как они у него дрожат.
О том, что Ройко уже давно не спускается в шахту, я знал лучше, чем кто бы то ни было. Ройко Боды работал на моем участке. Пока была жива его жена, он не прогуливал. Наоборот, Ройко Боды трудяга, каких мало. Он жил в микрорайоне с женой, тремя детьми, в хорошей трехкомнатной квартире с коврами, секционной мебелью, телевизором и проигрывателем.