На их плохо скрываемые планы я пока еще в силах ответить словами моего бывшего ученика Бржетислава Плетихи, который с истинным наслаждением шокировал меня чудовищным винегретом из прописных школьных истин: «Того, бог даст, не будет, чтобы чешский король, на погруженное в воду тело которого действует выталкивающая сила, равнялся квадрату гипотенузы!»
Когда я проснулся, золотые солнечные зайчики уже плясали на стенах моей комнаты. Я поглядел в окно и по солнцу определил приблизительное время.
С прибывающими годами мне жаль каждой прожитой напрасно минуты. По солнцу было самое меньшее семь часов. Я быстро пожарил яичницу из нескольких яиц — завтракаю я сытно, зато вовсе не ужинаю и в обед ем мало.
Позавтракав, я уложил в рюкзак скатанное одеяло, горбушку хлеба и бутылку пива и, взяв удочку, отправился на реку.
Сколько себя помню, я всегда любил этот спокойный и ласковый, впрочем временами коварный и бурный, горный поток. За долгие годы нашего знакомства он не раз менял свой облик. В половодье, когда льют затяжные дожди, он несет ил, песок и мелкие камни, обдирая дно в иных местах чуть не до твердых пород, сглаживает острые выступы небольших прибрежных утесов, подмытые берега рушатся и, подхваченные водой, оседают в других местах. Хотя река меняется, но в своей вечной изменчивости остается прежней. Она дает мне уверенность, а я ей — свою бесполезную любовь.
Меня считают отменным рыболовом, но моя удочка — это лишь камуфляж, ее назначение — скрыть мою потребность даже в дождливый осенний день просто так бывать у реки и, вслушиваясь в тихий говор шлюзов у плотины, предаваться воспоминаниям.
Будь я без удочки, знакомые из городка сочли бы меня эдакой Викторкой[1] мужского пола, а этого бы мне не хотелось, и потому одно чудачество я прикрываю другим.
Река не обидит. В ней нет бессмысленной человеческой жестокости. И если даже в припадке весеннего неистовства она унесла у какого-нибудь бедолаги хлевушок с козой (о боже, куда подевались все эти белые козочки с добродушными и бесовскими мордочками, которых мои ученики пасли на косогорах?), то во сто крат вознаградила его другим: приработками на электростанции и щедростью рыбных богатств.
Под плотиной вода выбила глубокую вымоину. С пятиметровой бетонной стены я, изогнувшись ласточкой, кидался в реку на радость Элишке и отпугивал огромную одинокую форель, которая и сейчас приходит сюда, хотя вымоина уже не так глубока.
Теперь мои мускулы дряблы, живот выпирает, а рот обезображен металлическим блеском вставных зубов. Из любви к жизни и врожденного эстетизма я слежу за здоровьем и внешним видом.