– Ты все слышал. Свободен.
И Гордей ушел, но о настоящей свободе он мог только мечтать.
* * *
– Так это… – лавочник потер опухшие веки. – Нет ее.
– А где она?
Старик смерил гостя хмурым взором и беззвучно зарыдал, прикрыв лицо ладонью и прижав обмотанную тряпьем культю к груди. Чуть позже боец у входа пояснил, что месяц назад Соня ушла в город – сказала, хочет найти кого-то.
– А потом?
– А потом вернулась, – охранник сплюнул и щелчком отправил бычок в затяжной полет. – С пулей в боку. Часок помучилась и того… Кладбище у нас знаешь, где? У моста в конце сквера, вон там. Могилка свежая, не пропустишь.
Гордей простоял над холмиком до заката, силясь всколыхнуть вязкий ил и освободить из плена позабытое чувство, что заставляло раз за разом менять маршрут и собирать по квартирам больше хлама, чем просили. Теперь-то он знал, что девушкам нужны не платы и медь, а цветы – вечные розы, на ощупь неотличимые от пластика, легли на пропахшую дождем землю.
Но чувство не возвращалось, как ни ворошил грязь на дне. Всплыли только блеклые воспоминания об их коротких встречах: Гордей как бы случайно проходил мимо, Соня выбегала якобы размять ноги. Потом странник пропал, подруга искала его и погибла, потому что никого не оказалось рядом. Может, хотя бы совесть проснется? Но и она притаилась где-то там внизу, за громадной дверью с поворотным колесом, ключ от которой хранился у другого человека.
* * *
Бывшие соратники не сторонились, но и не заступали дорогу. Смотрели без злобы, но и без интереса, будто прошлой зимой ничего такого не произошло и жизнь идет своим чередом. Как и раньше, Гордея старались не замечать, как не замечают забытый гаечный ключ или ржавый топор.
– Все-таки пришел, – прохрипел Яков и растянул обветренные губы – и не понять, то ли это улыбка, то ли гримаса боли.
Он сильно сдал: от сурового, высеченного из гранита командира не осталось и тени, а на смятых захарканных кровью простынях лежала догорающая оболочка, немощный обломок былого величия.
– Присядь.
Мужчина подчинился – как и всегда.
Как и всегда, его лицо напоминало пластиковую маску с живыми глазами.
Яков хотел что-то сказать – вдохнул поглубже, чудом не сорвавшись на кашель, приоткрыл рот, но так и не произнес ни звука. Человек напротив – не тот, с кем стоит говорить по душам, даже если очень хочется.
Даже если очень надо.
Старик не ждал от него ни споров, ни упреков, хотя ученик имел на них полное право, лишь привычную выжидательную тишину, но странник вдруг спросил:
– Почему?
– Почему что? – речь больного превратилась в пьяное бормотание. – Почему взял тебя? Почему не давал спуску? Почему все время требовал большего?