— Один старый приятель из «Винпрома» дал. Раньше держал пивную на углу Сливницы и Раковского, душа-человек. В «Винпроме» очень его ценят… Выдержанное, пятилетнее…
Он еще в коридоре вручает подарки и спешит объяснить свой визит:
— Стефан, я к тебе посоветоваться по одному вопросу.
— Так я и знал, — говорит отец с притворной обидой. — Если бы не дело, где тебе вспомнить про нас!
— Ну, не надо. Знаешь, как я занят, нет времени ни в будни, ни в праздники.
— Как раз пообедаешь с нами, — говорит мама. — Стефан, идите прямо в кухню. Пока поговорите, и обед будет готов.
— Раз так, не отказываюсь.
Дядя Атанас взглядывает на отца со своей виноватой улыбкой и покорно идет впереди него, поправляя узел своего винно-красного галстука. Его черные туфли блестят, в них можно смотреться, как в зеркало, и весь он старомодно-элегантен. Полнота его не портит. Если бы не красный нос и наивное выражение глаз, его можно было бы принять за старого дипломата. Но он любит вино и вино его любит.
В кухне — дед. Он кончает свой «аванс», сидя у стола, одетый в свой любимый зеленый жакет, который ему связала мама. Своего старшего сына он встречает скептической усмешкой, оглядывает его с головы до ног, почесывая бородку двумя пальцами. Сын здоровается, а он жестом велит ему нагнуться и дергает его за ухо, — признак недовольства и нежности, — сын целует его в щеку.
— Где пропадаешь, блудный сын, — строго говорит дед, и смешно смотреть, как блудный сын, которому скоро шестьдесят, стоит перед ним и моргает.
— Пришел тебя навестить, папа.
— Врешь. Тебе Стефан нужен, думаешь, я глухой? Ну, садись… Как там Кина?
— Держится.
Кина — приятельница дяди Атанаса. Вдова, на пятнадцать лет моложе него, служит гардеробщицей в театре. У нее есть сын и дочь, и дядя Атанас уже много лет заботится о них, как о родных детях, но не женится на ней. После смерти своей второй жены он дал зарок больше не жениться и остается ему верен. У него есть комната в студенческом общежитии, там он и живет.
— Петьо, — говорит дядя Атанас, взяв со стола бутылку и подавая ее мне. — Ополосни холодной водой, но в холодильник не ставь. Потом откроем, за обедом, если твой отец разрешит.
— Еще бы, — смеется отец, — а чего-нибудь покрепче перед обедом не выпьешь?
— Нет. Ты ведь знаешь, «покрепче» я избегаю.
— Ну, тогда выкладывай, что у тебя. Может, тебя со службы решили выгнать?
— Кого, меня? — дядя изумлен и возмущен. — Почему? Наше общежитие, дорогой мой, — образцовое. Как тебе известно, впрочем. Меня люди в пример ставят, а ты!..
Но немного погодя оказывается, что его общежитие не такое уж образцовое. Пока мама при моем содействии накрывает на стол, он выкладывает свои дела. У него украли карманные часы. Из комнаты. Те самые массивные золотые часы, «Омега», которые подарила ему до войны вторая жена и которые после каждого завода исполняют несколько тактов арии тореадора. Когда я был маленький, дядя прикладывал их к моему уху, и я замирал — внутри словно хрустальные звоночки звенели. Чудесные часы.